Вечером, когда закончился рабочий день, он подошел к столу Солеймани и уважительно сказал:

— Я все-таки ухожу. Сегодня только по вашей просьбе сидел на работе.

— Понятно это, парень, что ты не останешься. Я ведь силой не могу тебя удержать, правильно?

— Спасибо, я ваш вечный должник. Все это время вы терпели мои ошибки.

— Какой должник, парень, раз уходишь.

— Иначе никак не складывается.

— Я беспокоюсь за тебя.

— Аллах велик.

— Ну, не забывай нас, если что.

— Не забуду. Заявление я сейчас опять напишу, да?

— Напиши, раз ты уже все решил.

Исмаил взял лист бумаги и опять написал то же прошение об отставке, подписал его. Солеймани взял его и бросил в ящик своего стола. Сафар уже надел пиджак и собирался уходить. По вечерам он работал у оптового торговца продовольствием, вел его бухгалтерию. Исмаил окликнул его.

— Господин Сафар, вы от меня видели как плохое, так и хорошее, все это прошу суммировать и выставить счет, а набежавший процент покорно прошу скостить!

— Э, друг мой, мне сейчас на работу надо, о чем таком говоришь?

— Я прощаюсь с тобой, дорогой. Завтра ты меня уже не увидишь.

— Что, так быстро — и на пенсию? Никак, хитрец, хлебное место нашел, типа нефтяной фирмы или еще чего-то, в банке уже тебе не интересно!

— Успехов тебе, господин Сафар, а я вообще-то ничего не нашел.

Хедаяти, который вдел руку в один рукав пиджака и не попадал другой в пройму другого рукава, наконец, с трудом надел пиджак и сказал:

— Что с тобой, парень, еще чернила не просохли на приказе о зачислении, а ты уже хочешь уйти?

— Я уже ушел, господин Хедаяти!

— Эх ты, ловелас, влюбленный чертов. Мы только к тебе привыкли. Куда ты уходишь?

Солеймани сказал:

— Куда идет — бумажных змеев запускать или там голубей. Нормальной работы нет у него!

Его слова сочетали добрую иронию и насмешку. И Харири, ничего не говоря, подошел к нему, глядя поверх его головы и поправляя на носу очки, передвигая их с места на место, в точности как человек, встретившийся с серьезной проблемой и не знающий, каков будет исход дела.

Когда Исмаил вышел из банка, настроение его изменилось, он словно стал другим. И сам он, и люди вокруг, и как будто бы даже здания изменились. Он почувствовал, что освободился. Но и точка опоры исчезла. Больше не нужно приходить на работу, и не будет зарплаты. Он стал чужим — он, который приходил сюда несколько лет, работал здесь, теперь принадлежал к области воспоминаний. Теперь ему могли сказать: не приходи, не мешай нам. Могаддам мог выставить его за дверь. Итак, все кончено. Теперь нужно думать о будущем. О будущем, о котором он не имел ни малейшего представления. Он не знал, какая судьба его ждет. Вместо того, чтобы идти вверх по улице Саадат, он пошел вниз, в сторону железной дороги. Заброшенная и позабытая будка стрелочника под долгим влиянием солнечных лучей, дыма и пыли потеряла всякий цвет. Железная дорога уходила в дальние дали, блестя под лучами солнца. Он посмотрел в ту сторону, откуда по утрам приходила Сара, невольно вздохнул и сел на рельсы. Он не устал, но был как привязан к этому месту: тяжело, не вырваться.

Он сидел до тех пор, пока не почувствовал легкую дрожь рельс от приближающегося поезда. Поезд шел с запада, с включенными огнями, внушительный и угрожающий. Машинист дал длинный гудок мужчине, который сидел на рельсе и безразлично смотрел на приближающийся поезд. Исмаил встал на ноги, шагнул в сторону и спустился с насыпи. Поезд, словно разъяренное чудовище, проходя по рельсам, сотрясал землю и удалялся. А Исмаил вновь вернулся на улицу Саадат. Жалюзи отделения банка были уже опущены, и свет в нем, в основном, погашен. Он посмотрел на свой пустой стул и стол и прошел мимо. Теперь чувствовал, что устал.

Несколько дней он по утрам выходил из дома в то же время, что всегда: не хотел, чтобы мать узнала, что он — безработный. Она как-то заметно сдала, постарела. В ее глазах был страх перед нищетой. От нужды, от вечной экономии у нее начиналась дрожь. Поэтому Исмаил ни слова ей не сказал и после завтрака не бывал поблизости от дома. Шел, например, в книжные магазины напротив университета, там всегда было людно — с утра до вечера народ стоял перед витринами книгопродавцев и с любопытством разглядывал новые книги. Большинство их было переводами романов и рассказов советских писателей или писателей из других социалистических стран. Провинциалы покупали и уносили книги пачками.

После одного из вечерних намазов Исмаил сидел, слушая тематическую проповедь хаджи. Когда она закончилась и хаджи собрался уходить, он пожал руку Исмаилу и спросил:

— Нам по пути?

— Конечно, по пути.

— Тогда прошу вас.

И они вместе пошли по узкому тротуару, отделенному канавой от проезжей части. Тротуар был так узок, что нельзя было идти рядом, и Исмаил шел чуть позади.

— Ну что же, господин Исмаил, как обстоят дела?

— Клянусь Аллахом, не могу сказать, все как-то необычно. Такое ощущение, будто народ понемногу просыпается и начинает двигаться. Слава Аллаху, во время намазов мечети полны, библиотека бурлит, не знаю, как отнестись к этому всеобщему ожиданию.

— Все зависит от милости Аллаха.

— Да, это так.

— Кстати, в Неджефе я удостоился чести посетить Господина, но случая рассказать о вашей проблеме не представилось.

— Благодарю вас, хадж-ага, но я уже сам все сделал.

— То есть?

— То есть подал прошение и уволился.

— Иншалла, все будет в порядке, но как вы теперь будете зарабатывать на жизнь, об этом вы подумали?

— Клянусь Аллахом, нет, хадж-ага, я ничего об этом не думал.

— Сочувствую. А у меня есть одна мысль. Мы хотим открыть кассу взаимопомощи в углу двора мечети, вы готовы были бы заняться начинанием?

— А почему же нет? Даже с удовольствием.

— Конечно, дохода это не будет приносить.

— Я знаю. Но пусть даже без дохода, я буду при деле. Вся моя жизнь — в распоряжении мечети!

— Да пошлет Аллах успех тебе. Это все — испытание.

Хадж-ага остановился и подал руку Исмаилу.

— Дальше не трудитесь провожать, я сам дойду.

— А какой труд, хадж-ага, если позволите, я все-таки дойду с вами до дома.

— Не хочу вас утруждать.

— Какой же это труд.

Работа в кассе взаимопомощи, с точки зрения денег, не шла, конечно, в сравнение с банком, и все-таки Исмаил теперь не был безработным. Он получал достаточное вознаграждение, чтобы отдавать его своей матери — и та ободрилась и успокоилась. Организация работы благотворительной кассы и вообще пребывание в мечети были по сердцу Исмаилу и доставляли наслаждение. Ни мук, ни отчужденности. Он понимал, что его вознаграждение — заслуженное и чистое, и даже сама малость этих денег была приятна. С утра до вечера он был в мечети, либо в конторе кассы, либо в библиотеке. В шутку говорил: «У меня этот мир и следующий — в одном и том же месте». К строению во дворе мечети достраивали верхний этаж, чтобы разместить в нем расширенную библиотеку. В этом помещении устанавливали новые металлические книжные стеллажи, от пола до потолка. Решено было, что в праздник разговения после месячного поста Рамазана откроют новое помещение библиотеки. Исмаил и Джавад готовили программу к открытию. Одним из пунктов этой программы было выступление хора, которого до сих пор фактически не имелось, а если он был, то собирался эпизодически.