— Я как раз спрашиваю: где мужчина моей мечты, а он — тут как тут. Исмаил-синеглаз, как же я рада тебе!

И, прежде чем Исмаил опомнился, она заключила его в объятия и запечатлела несколько сочных поцелуев на его щеках, потом разжала руки.

— Вах-вах, Исмаил, что это за борода — я вся искололась. Сбрил бы ты ее, что ли!

Она отстранилась от него, но продолжала держать его руки в своих и тянуть его к себе, и разглядывать.

— Аллах всемогущий, но какой мужчина стал твой сын, Акрам! Я-то теперь ему сто лет не нужна.

И опять она притянула его к себе, на этот раз поцеловав его в нос, потом отпустила его руки, говоря:

— Ну-ка, садись, поговорим с тобой, откуда пришел, куда идешь. Мной вообще не интересуется, ко мне не заходит, не говорит: мол, была у меня такая тетка — Махин, она меня, помнится, в баню с собой брала, догола раздевала, все уголки мои знала, все местечки мои обмывала, и ополаскивала, и вытирала. Не помнишь этого, Исм-красавчик? Вообще то время не вспоминаешь? Никогда себе не говоришь: мол, пойду-ка я проведаю тетку Махин, посмотрю хоть, жива она еще или померла?

У Исмаила дрогнуло сердце. Он с любовью смотрел на нее. В глазах Махин-ханум стояли слезы. В уголках глаз ее прибавилось морщин. Она села, усадив его рядом с собой.

— Ну так что поделываешь, дорогой? По облику твоему ясно, что общаешься с муллами, правильно? По этой бороде твоей великолепной — ой-ой, до чего же колючая! Но будь осторожен, не так уж тесно к ним примыкай, хотя и отдаляться нельзя…

Исмаил перебил ее:

— Я совсем забыл сказать вам «Добро пожаловать».

— Добро, не добро, а этот дом мне — как собственный!

— Так оно и есть. Как Аббас-ага, здоров ли? Все велосипеды чинит?

— Аббас-одиночка на небе уже педали крутит. С пьянством своим, с блевотиной — оставил нас. Я ведь каждый Божий день у него комнату от блевотины мыла, жизни не было никакой.

Мать прервала ее:

— Сестричка, стынет! — и указала на стакан с чаем.

Махин-ханум, опомнившись, протянула руку с тонкими изящными пальцами к стакану, взяла его, медленно поднеся к дрожащим губам, отпила и вновь поставила стакан на блюдце. Мать сказала:

— Теперь уж не пей, давай я новый налью. Этот остыл.

Махин-ханум пожала плечами.

— Выпью, от остывшего чая еще никто не умирал. Дело ведь не в чае, сестричка!

Она быстро выпила чай и, положив руку на колено Исмаила, сказала:

— Я у Аллаха несколько вещей попросила: пока не получу их, чтобы не лечь мне в могилу. Одна их них — это станцевать на твоей свадьбе. Иными словами, поторопись, очень хочу танцевать.

Исмаил рассмеялся.

— А чего это ты смеешься? Я желание загадала. Надену лучшее свое платье, накрашусь в семь слоев — иначе не отважусь перед тобой и твоей ханум станцевать. О Аллах, поторопись, Исмаил, хочу танцевать. Когда женишься? Скажи мне. Время ведь уже. Есть уже кто-то на примете? А может, хитрец, нескольких на примете имеешь? Была бы я девочкой, я бы за тебя повесилась, как Зулейха, которая умерла за Юсуфа. И я бы стала твоей Зулейхой. Теперь не красней и не дергайся, а скажи, когда твоя свадьба? Пока не ответишь, не отстану. Говори, давай!

— Клянусь Аллахом, пока нет, условий для этого нет. Возможности не имею. Да и мама ведь у меня… В общем, пока нет, время не пришло.

Махин-ханум повернулась к Акрам-ханум и спросила ее:

— Что это он сказал, сестричка? Что надо сделать, чтобы у него язык развязался — ублажать его по-всякому или как?

— Я уже и не надеюсь на это. Ничего теперь не знаю о нем, куда он ходит, куда не ходит, с кем общается. Ни о чем не ведаю. А спросишь его — так же вот ответит, как тебе: ничего не понятно!

Махин-ханум повернулась к Исмаилу.

— Братец Исмаил, ты уж будь с моей сестричкой подобрее, а? Понимаешь меня? Ведь она молодость свою тебе под ноги бросила, не надо платить неблагодарностью!

— А в чем же моя неблагодарность?!

— Короче, отвечай мне, когда ты намерен жениться, говори как мужчина, без уверток и экивоков.

— Не знаю!

— Если ты не знаешь, то кто знает? Пока не скажешь, не слезу с тебя. Ну, говори! Не молчи, говори сейчас же!

Он немного помедлил, потом отвернулся к окошку и ответил:

— Иншалла, после революции.

Женщины в изумлении смотрели друг на друга, потом Махин-ханум спросила:

— Я что-то упустила, а когда же, собственно, революция?

Исмаил рассмеялся:

— Революция будет тогда, когда свергнут шаха. Когда падет монархия, в Иран вернется Господин, и мы возьмем в свои руки судьбу страны.

Махин-ханум сказала:

— Вай, это как же, такой у нас шах, и его не будет? А вместо него имамы будут — так, что ли?!

Она громко расхохоталась и ударила его по коленке. Мать сказала:

— Замолчи, Махин. Что говоришь такое? Бедные имамы.

— Но я правду говорю: где бы они нас ни увидели, тут же на нас святость напускают! — она до того хохотала, что слезы выступили, потом тише произнесла: — Спаси Аллах, столько плохого я за спиной их сказала. Но давай-ка подведем итог: ты, значит, хочешь сидеть, сложа руки, пока не произойдет революция, и только потом женишься? А вдруг не будет ее, так и всю жизнь без жены?

— Революция будет, иншалла.

— Откуда это известно?

— Обетование Аллаха — нет Ему посрамления.

— Значит, как я и сказала: пока на свадьбе твоей не станцую, я не дам Азраилу[39]меня и пальцем коснуться. Быть посему!

В конце весны следующего года было решено активных членов библиотеки вывезти в лагерь в горах. Ночь накануне похода Исмаил провел в библиотеке. Воздух был влажным. Было жарко и душно. Он лежал на старом потертом ковре, подложив под голову книги. В библиотеке пахло бумагой, книгами, пылью. В ушах его сначала долго слышались голоса и крики детей и взрослых, собиравшихся в поход, все время думалось о них. Наконец, он начал задремывать, но тут его стал беспокоить скрип сверчка и непрекращающийся звук капель из крана раковины библиотеки. Это биение капель выводило его из себя, все больше напоминая удары молота по голове. Он встал и плотнее закрыл кран. Капли теперь падали редко, но непрерывный монотонный скрип сверчка, доносящийся неизвестно откуда, не давал покоя. Тоненькие, острые и резкие поскрипывания продолжались без устали. Шея и горло Исмаила были мокры от пота. Дышалось с трудом. Очень хотелось сунуть голову под кран и сполоснуть ее — чтобы волосы, голова, лицо стали мокрыми, и вода капала бы с носа.