– Я давно уже коплю, чтобы отправить ее в отпуск.

– Чего ты гонишь?

– Сколько раз она попрекала меня, что я не вожу вас отдыхать.

– Кончай дурью маяться.

– Мне надоели попреки.

– Какие попреки? Она и не вспоминает о тебе.

– Я знаю, что говорю.

– Она никогда не согласится. Ты с ума сошел.

– Да твое-то какое дело, господи боже мой?! Я оплачу ей поездку, вот и все.

И снова это лицо – будто из дубленой кожи, выступающие скулы, лихорадочный взгляд из-под кустистых бровей. Давненько Антони не видел этого. Он снова уткнулся в тарелку. Макароны почти совсем остыли, каждый глоток давался ему с трудом. Отец смягчился.

– Послушай. Она сделает как захочет. Я просто плачу свои долги, вот так.

Зазвонил телефон. Отец взглянул на ручные часы, и лоб его перечеркнула тревожная складка. Он прошел в коридор и снял трубку. Антони приглушил телевизор. Отец отвечал односложно, одними редкими, вопросительными «да».

– Да? А когда?

Вдруг голос его дрогнул. Антони повернулся на стуле, чтобы лучше видеть. Старик стоял потрясенный, с трубкой в руке, в стоптанных тапках, да, да, ах вот как? Знакомым жестом он пригладил поредевшие волосы. В полумраке коридора Антони вдруг заметил, как он постарел, поседел, похудел, несмотря на брюшко. Теперь губы выдавали его мысли, всю эту старческую внутреннюю жизнь, прежде неуловимые огорчения, удивление. Первые трещины.

Телефонный разговор продолжался еще несколько мгновений в том же сдержанно-испуганном тоне. Потом отец повесил трубку и сказал, глядя на сына круглыми глазами:

– Плохая новость…

Хасин приехал раньше времени и потому прокатился немного вдоль многоэтажек «зоны» Эйанжа. Тут все было знакомо – и площадка перед входом, и пыль, и тенистые уголки, где он так часто маялся от безделья. Карусели больше не было. Не было и ни одной знакомой физиономии. Но все равно он был дома. Жара стояла адская.

Он так боялся этого мертвого дообеденного времени, что не решился сразу пойти домой. Можно было бы поискать Элиотта и остальных, но ему и этого не хотелось. Его так долго не было, он весь оброс слухами, вопросами. Жаль было разбазаривать сразу такое преимущество, полученное за время отсутствия.

Поэтому он решил сначала прогуляться по городу. Припарковав «Вольво», он пошел пешком, чтобы немного размяться. За три дня, что прошли после его отъезда из Марокко, он не сказал и трех слов, типа того. Он пребывал в состоянии довольно приятной невесомости. Последние недели он много спал. Что же касается Эйанжа, он казался точно таким, каким был до его отъезда. И все же тысяча мелких деталей опровергали это первое впечатление. Тут – недавно открытая кебабная, там – магазинчик видеоигр. Автобусная остановка кажется совсем заброшенной. Новехонькие билборды рекламируют парижские духи и недорогую обувь.

И все же приятно было болтаться по таким знакомым улицам. Хасин чувствовал себя желанным, значительным, настоящим эмигрантом, как будто все те, кто оставался здесь, жили своей жалкой жизнью и, в сущности, только и знали, что ждать его. Он выпил кофе на террасе на площади Фламан рядом с фонтаном. Какая-то дама выгуливала собачку. Няня приглядывала за двумя ребятишками, резвившимися почти голышом у фонтана. Те, кто отважился выйти на улицу, напоминали подвыпивших туристов. Духота располагала к безделью.

Когда он снова сел в «Вольво», было около пяти. Он чувствовал себя отдохнувшим, в отличной форме. Было в окружающей обстановке что-то курортное, какая-то внесезонная приятность. Он еще какое-то время наслаждался этим покоем, стараясь ехать как можно медленнее, выставив наружу локоть, вдыхая старые знакомые запахи.

Там у него тоже бывали такие моменты «зависания» в вечернем воздухе. Он вспоминал косяки, выкуренные с видом на море вместе с Рашидом, Медхи и остальными. Приехав в Тетуан, он был убежден, что встретит там только отсталых местных пентюхов. А потом кузен Дрисс познакомил его со своими приятелями. Довольно быстро он отметил, что они проводят время примерно так же, как и он. Безделье, видеоигры под косячок, приколы да мысли о девчонках. С той разницей, что здесь он оказался как бы «у истоков». Шмаль, которую доставали в Марокко, была потрясающего качества: жирная, влажная, красивого коричневого цвета – классная, без дураков. От нее на вас находило дикое веселье, вам хотелось еще и еще, а стоила она при этом всего ничего и даже меньше. Курили ее большими косяками или набивали трубку, предварительно обожравшись сладостей, после которых пальцы слипались от меда и сахара. А потом по новой. Чай с мятой плюс жара снаружи, еще больше способствовавшая этому состоянию параноической легкости, сладостной размягченности. Так, сидя босиком в пустой комнате, спиной к стене, в джинсах и рубахе, Хасин провел немало ни с чем не сравнимых часов, глядя, как сквозь ставни пробивается дневной свет. Пыль и дым причудливо вились в воздухе, рисуя призрачные узоры. Звала куда-то вдаль приглушенная музыка. Даже окружающее убожество казалось странно прекрасным. Смотреть на это можно было без конца. Однажды Абдель принес «Книгу Гиннесса». Вконец обкуренные, ребята зависли на страницах, посвященных рекордсменам – гигантам и карликам, и ржали как ненормальные, особенно при виде того прикольного мужичка ростом чуть больше телефонной трубки.

До того Хасин несколько раз ездил в Марокко на летние каникулы, но тогда ему не хотелось смешиваться с местными. Они были ему противны. А их ментальность, в которой было что-то средневековое, просто пугала его. Но на этот раз он засел тут надолго и всерьез, а потому успел разглядеть, что пряталось на самом деле под этой якобы косностью. В Эр-Рифе ежегодно производились тысячи тонн смолы каннабиса. Плантации флюоресцирующего зеленого цвета сплошняком покрывали долины насколько хватало глаз. Кадастр закрывал глаза, а народ свое дело знал. Проходимцы всех мастей, с усиками и толстыми животами, сидевшие на террасах кафе и прятавшие свою истинную сущность под респектабельной внешностью, не уступали по части ненасытности заправилам с Уолл-стрит. Деньги от наркоторговли питали страну сверху донизу. На них строились миллионы зданий, города, страна в целом. Ими пользовались все, каждый на своем уровне: оптовики, чиновники, магнаты, наркокурьеры, полиция, депутаты, даже дети. Были мысли и о самом короле, хотя говорить такое вслух не решались.

Как и все, Хасин тоже захотел отхватить свой кусок пирога. Кузен Дрисс достал ему несколько десятков граммов, и он с ходу окунулся в дело, приторговывал понемногу, чуть ли не на улице, втюхивал туристам – мелочь, короче. А дальше пошло-поехало. На эти деньги он купил свой первый килограмм, потом вложился в грузы, отправлявшиеся во Францию и в Германию. Вечерами он возвращался домой, ужинал вместе со всеми, нормально так, как ни в чем не бывало. В голове у него складывались суммы в долларах и франках, а мать тем временем спрашивала, положить ли ему еще овощей.

Подумать только, а ведь его отправили туда на исправление. Эффект получился обратный. Он накачивался наркотиками, таскался по шлюхам, за один день получал столько, сколько его старик зарабатывал когда-то за полгода. Прикольно все же, как работает этот бизнес, если поразмыслить. Во многих отношениях (маршруты доставки, кадры, которыми он пользовался, да и семьи, которые он снабжал по всей Европе) наркотрафик воспроизводит старые карты тяжелой промышленности. Этой желанной коммерцией живет многочисленная рабочая сила, сконцентрированная в городах-спальнях, малообразованная, часто иностранного происхождения, были рабочие – стали мелкие наркодилеры. Но на этом сходство и заканчивается, поскольку философия этого нового пролетариата ближе скорее к коммерческим школам, чем к «последнему, решительному бою».