Хасин оценивал преимущества своей ситуации по сравнению с положением родителей. Даже не считая бабла, которое он заколачивал, ему не надо было тратить попусту дорогое время, маяться от этой рутины, от этой разрушающей душу тягомотины: одно и то же, одно и то же, с понедельника по пятницу, от отпуска до отпуска, без передышки, по кругу, оглянуться не успеешь, как из юности прямиком угодишь на кладбище. Его же деятельность производила впечатление относительной свободы и гибкости. Он мог поздно вставать и бездельничать сколько угодно. Конечно, сама работа была всегда одна и та же – получить сырье, нарезать, упаковать, перепродать, – но все это делалось в произвольном ритме, а транспортировка материала и вовсе была чистой авантюрой. Он чувствовал себя одновременно бизнесменом и каким-то флибустьером, и это было очень даже неплохо.

Самой большой неприятностью оставалась тюряга, через нее все проходили, даже самые крутые, самые ловкие. Стоило им попасться, как государство конфисковывало все их имущество, банковские счета, даже побрякушки у жен забирало. В Марселе, в Танжере роскошные имения месяцами стояли закрытыми, меланхолично приходя в упадок, пока какие-нибудь мелкие придурки не разбивали наконец окно, не занимали комнаты, не начинали испражняться на диваны по пять тысяч монет каждый, оставляя после себя полную разруху и анархистские лозунги на стенах.

Через год Хасин уже считался в своем узком кругу надежным парнем. У него была холодная голова и, кроме того, огромное преимущество в виде французского паспорта. Когда где-то, в Испании или во Франции, возникали проблемы, его отправляли на разведку, он садился в самолет, возвращался, и все было в ажуре. Вскоре ему предложили мотаться туда-сюда на тачке. Первое время он ехал впереди, прокладывая дорогу, но довольно скоро его повысили, и он уже ездил за рулем главной машины. Кортеж отправлялся из Коста-дель-Соль до Виллербана. Одна тачка шла впереди, километрах в десяти от остальных, чтобы предупредить в случае полицейского кордона. За ней – другая, чтобы при необходимости перехватить груз, и наконец главная, с припрятанными в дверцах и в багажнике пятьюстами кило дури. Эта неслась во весь опор, без остановок, делая в среднем двести километров в час. В этой игре Хасин проявил очень ценные качества. К тому же он оказался везучим.

Таким образом в свои двадцать лет он зарабатывал ежемесячно по несколько десятков тысяч франков. Весь в «Армани» с головы до ног, неторопливый, презрительный, в кроссовках на босу ногу, он не ждал от жизни ничего особенного, кроме богатства. Он взял в привычку курить контрабандные сигареты, купил себе часы «Брайтлинг». Выглядел величаво. Мать еще какое-то время доставала его, но он настолько улучшил жизнь каждого в этом доме, что она больше не решалась требовать от него честности. Он снял нижний этаж, чтобы всем стало удобнее жить, купил новые матрасы, два телика, стиральную машину и отремонтировал водопровод. Кладовка ломилась от продуктов. Кроме того, он по-прежнему жил там, уважал старших и выходил из комнаты, чтобы покурить. Чего еще можно было от него требовать?

Этот успех в делах в конце концов заставил его задуматься над устройством мира. Он решил, что в жизни всегда есть выбор. Можно жить как его отец, ныть, злиться на начальство, все время что-то клянчить и вести счет несправедливым обидам. А можно, как он сам, дерзать, проявлять предприимчивость, самому делать свою судьбу. Талант вознаграждается, он блестяще доказывал это собственным примером. Таким образом, развернув бурную деятельность на задворках общества, он усваивал его самые распространенные идеи. Надо признать за деньгами эту необычайную способность к ассимиляции, которая превращает воров в акционеров, жуликов в традиционалистов, сутенеров в коммерсантов. И наоборот.

Проблема заключалась в том, что бабла в результате оказалось очень много. Ребята много тратили. Какую-то часть они отмывали при помощи друзей-предпринимателей. Но всегда оставались пачки наличности и деньги, валявшиеся без всякой пользы на банковских счетах. Эта бесполезность раздражала Хасина. Они обсуждали это с кузеном Дриссом. Им хотелось развернуться пошире, но их постоянно что-то тормозило, и это бесило обоих. Они искали легальных вложений, преимущественно в недвижимость. Один из знакомых предложил им дельце. Этот тип продавал на стадии проектирования виллы, предназначавшиеся европейцам, собиравшимся провести старость в Саиде, Эс-Сувейре, Надоре, Тетуане или Танжере. Каждый раз, вкладывая одну драхму, зарабатывали три. Идея казалась превосходной. У того мужика были безупречные тылы и десятки подобных предприятий в активе. Они поехали посмотреть на месте.

Виллы были беленькие и чистенькие. На банкирах и архитекторах – прекрасные костюмы. Они решились. Помимо всего прочего, их знакомый был согласен на валюту, наличные – короче, он брал все. Получив деньги, он бесследно исчез.

Ребята были потрясены. Унижение было таким сильным, что несколько дней они не могли даже говорить об этом деле. Но вскоре из Саиды, Эс-Сувейры, Надора, где они пустили деньги в оборот, стали приходить письма. Множество людей требовали, чтобы им заплатили. Работы начались. Рабочие ждали заработной платы, чиновники откатов. А под каждым документом, оформленным в полном соответствии с законом и разрешавшим начало работ, стояли подписи Хасина и Дрисса. От них требовали уплаты гигантских сумм, и это плюс к тому, что они уже потеряли. Сначала ребята делали вид, что это их не касается. Но письма все шли и шли, теперь уже рукописные, с ругательствами. Затем последовали угрозы. Однажды вечером на лестнице дома, где жил Хасин с семьей, начался пожар. Они поняли, что за ними следят, стали вести себя осторожнее. В другой раз на Дрисса напали около Музея искусств. Два человека держали его, а третий выколол ему отверткой глаз. Тогда они заплатили, и Хасин решил, что с этим надо кончать. В любом случае, у отца начались проблемы с сердцем. Он решил уехать обратно во Францию.

Так он возвращался в Эйанж, увозя с собой свой страх, стыд и последние деньги.

Поднимаясь по лестнице, ведущей в отцовскую квартиру, он заново проживал ту старую историю с поспешным бегством. Он бесшумно взбирался, сжимая в руке рукоятку от мотыги. Навстречу, прыгая через две ступеньки, бежал сосед-мальчишка. Еще четыре ступеньки, и они бы столкнулись. Только тогда он взглянул на худую фигуру, медленно карабкавшуюся наверх. Да ведь это Хасин Буали. Два года, как его не видно было в квартале. По слухам, дела у него шли до неприличия хорошо. Старые приятели, получив несколько открыток с Балеарских островов и из Коста-дель-Соль, возненавидели его, продолжая при этом тайно ему завидовать. В любом случае, все считали, что он уехал навсегда. Мальчишка побежал поскорее поделиться новостью о его возвращении.

Хасин как раз добрался до третьего этажа. Звонить ему не пришлось. Дверь раскрылась сама. Отец ждал его, широко улыбаясь.

– Входи, – сказал он, – входи же.

Хасин с радостью отметил, что выглядит тот неплохо. Может, сутулится чуть больше, да кожа стала темнее. С некоторых пор он играл в шары со своими бывшими сослуживцами, это помогало убить время, к тому же так они дышали свежим воздухом.

– Ты в порядке?