Мне очень хотелось спросить, что же ему наговорил директор, но слова «дома расскажу» заставили меня проглотить язык. Значит, мы опять едем к нему. Ого! Интересно, луна уже пошла на убыль или собирается все так же активно смущать добропорядочных граждан?

Дома Федор определил круг моих обязанностей на кухне в рамках грязной посуды, а сам сел чистить картошку.

— А теперь, Серафима, послушай замечательную историю. Жил ваш директор на свете и горя не знал. Но однажды пришла к нему зловещего вида женщина и сказала, что Серафиму Верещагину следует немедленно уволить.

Я смотрела на Федора во все глаза, забыв о посуде.

— Ты мой, мой, — напомнил он мне, — не отвлекайся. Директор же только накануне отправил в отпуск одну из сотрудниц, и Серафима была ему необходима, как воздух. «Извините, — сказал он. — Сейчас не могу». Тогда, как он утверждает, женщина стала угрожать ему. Но только я думаю, что положила она перед ним конверт с валютой и добавила, что вы, мол, уж за нее-то не беспокойтесь, у нее жених богатый, она не пропадет.

— Чушь, — сказала я. — Не может этого быть.

— Это еще не все! А через несколько дней позвонил мужчина, и на этот раз, думаю, угрозы были настоящими. Мужчина потребовал, чтобы тебя не просто уволили, а уволили по статье. Сделать это оказалось легче легкого, потому что рассеянная Серафима не забрала трудовую книжку — раз, и перестала ходить на работу сразу после устного уведомления директора о сокращении штата — два. Повезло тебе только в том, что Ольга хорошо запомнила эпизод с твоим увольнением. Ей тогда несладко пришлось, она по двенадцать часов работала каждый день.

Он замолчал и вопросительно посмотрел на меня.

— Да этого не может быть! Врет он все!

— Серафима, ему это явно не было нужно. Ты ведь действительно могла подать на него в суд. Зачем ему неприятности? Тем более он сам говорит, что работала ты всегда прекрасно и никаких претензий у него к тебе не было. Он дурака свалял, что взял конверт у той женщины. Он решил, что тут какие-то женские дела. А когда позвонил мужчина с угрозами — понял, что вляпался, что все гораздо серьезнее.

— Может быть, это тот псих звонил, который ходил за мной по пятам? — недоумевала я.

— Товарищ Мокричкин? Не думаю, что он, живьем ли, по телефону, смог бы произвести хоть какое-то впечатление на Валентина Никитича. Нет, тот, кто звонил, по его словам, имел самый решительный тон и, похоже, настроен был весьма воинственно. А теперь подумай, Серафима, кто бы это мог быть?

— Понятия не имею!

— Ну подумай, кому ты насолила? Что за женщина тебя преследует?

— Никому.

— У тебя были, э… — Он замялся, видимо, надеясь, что я ему помогу, но я не представляла, о чем идет речь.

— Что?

— Ну как бы это сказать? Романы с женатыми мужчинами.

— Да у меня вообще никаких романов не было!

— А ты припомни.

Он взял миску с начищенной картошкой и принялся крошить ее на сковородку.

— Давай рассказывай. Я адвокат, мне можно, — сказал он, не глядя на меня, тоном, каким врачи обычно говорят «раздевайтесь».

Пришлось, запинаясь и опуская детали, рассказать ему в двух словах о моих взаимоотношениях с мужчинами.

— Не то, — изрек он, когда я замолчала. — Дальше.

— А дальше Клим.

— Клим твой не из той оперы.

— А из той — всё, — вздохнула я.

Нож замер в его руке:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что в последние пять лет не вступала…

— Хочу! — прикрикнула я на него, нервно подсчитывая, сколько же лет прошло с тех пор, когда мой последний товарищ пел не «Вологду» у метро, а «Гоп-стоп» у меня дома.

— Это интересно, — обронил Федор, но тут же спохватился и нарочито серьезно спросил: — А этой женщиной могла бы быть Света?

— Веркина сестра? Нет. Зачем ей?

— Мало ли. Может быть, Верка положила глаз на твою квартиру, например. Решила сестру пристроить в Питере.

— Она бы со мной так не поступила…

Федор закончил крошить картошку, подлил масла и поставил сковороду на огонь.

— Ты знаешь, за время своей практики я столько раз слышал эту фразу! Каждый, кого обвели вокруг пальца, долго не может поверить в коварство замыслов своих ближних. А самые коварные замыслы обычно плетут именно люди из ближайшего окружения: родственники, супруги, с которыми прожили двадцать лет, ближайшие друзья. А махинации с квартирами сейчас вообще стоят на первом месте. Директор описал мне женщину, которая к нему приходила: высокая блондинка с короткой стрижкой и со зловещим блеском в глазах. Никого не напоминает тебе?

— Нет.

— А твою захватчицу?

— Ну она, высокая…

— Вот…

— Но волосы у нее темно-каштановые и длинные.

— Может быть, парик?..

В этот момент раздался телефонный звонок.

— Это твой Клим заступил на вахту, — сказал Федор.

— Я не буду брать трубку.

— Нет, — Федор покачал головой, — ты ответишь. Извинишься за то, что не позвонила, и договоришься встретиться с ним завтра днем.

— Зачем?!

— Потом скажу, — Федор подталкивал меня к телефону. — Давай, я рядом, не бойся.

— Алло! — сняла я трубку.

— Сима! — ревел Клим голосом раненого дикого зверя. — Что происходит?

Федор сжал мой локоть, и я, стараясь говорить как можно спокойнее, но все равно заикаясь на каждом слове, ответила:

— Извини-ни, К-клим. Так получилось-ось. Работы было очень много. Давай-ай завтра д-днем встретимся.

— Давай, — быстро сказал он. — А почему ты снова там? Где твой брат?

— Он в к-командировке. Я пока здесь по-поживу.

— Хорошо, — вздохнул Клим с облегчением.

— А к-как ты узнал его телефон? — спросила я.

— Завтра расскажу, — отмахнулся он. — Давай встретимся у меня.

— У тебя на работе?

— Дома.

— Д-д-дома? — переспросила я, и Федор, догадавшись, о чем идет речь, отчаянно замотал головой. — Давай лучше у метро, — предложила я, — у Грибоедова.

— Все, договорились. Если не приедешь, найду тебя. Мне уже стало мерещиться, что кто-то тебя похитил и держит заложницей.

— Нет, завтра буду.

Из кухни вкусно пахло, и мы наперегонки побежали туда, подгоняемые мыслью, что наш ужин, брошенный на произвол судьбы, сейчас сгорит.

— Итак, Серафима, насколько я понял, ты совершенно равнодушна к своему жениху?