Несомненно, стенки маленького канала красновато-бурые не от времени. Наверху находится небольшая ручка в форме хвоста скорпиона, острого как лезвие. Его назначение ясно. Всего лишь плата кровью, но ее может позволить только тот, кто не жалеет времени. Жестокая, элегантная, совсем как Герлинги.

Я провожу кончиками пальцев вдоль канала, гадая: есть ли в нем кровь папы? Злость, страх, горе одновременно пронзают меня. Я прислоняюсь головой к двери и выплескиваю все эмоции в одном сдавленном всхлипе. Папа не мог не знать, как устроена дверь, и понимал, как близок к смерти, но все равно решил, что риск оправдан.

Не оставляя себе возможности передумать, я тянусь и прижимаю палец к жалу скорпиона. Меня бросает в жар – удивительно неприятное ощущение испытываешь, когда время вытекает из твоей крови. Правда, голова кружится не так сильно, как в тот раз, когда Вик забрал сразу десять лет.

А потом что-то за дверью щелкает. Когда я нажимаю руками на полотно, оно поддается без сопротивления, а руки сразу становятся фиолетовыми. Мгновение я восхищаюсь механизмом и его создателем, а потом восхищение превращается в злость. Я ступаю в темноту, оставляя дверь чуть приоткрытой, чтобы не оказаться в ловушке.

Постепенно мои глаза привыкают, и я могу различить каменную лестницу, подсвеченную факелами, очень похожую на ту, что ведет в покои леди Сиды. Я карабкаюсь вверх, пока не оказываюсь на площадке в абсолютной темноте, беру один из факелов из крепления и поднимаю высоко над головой.

Моему взору открывается странное зрелище: комната из темного камня, без окон, со светящимся, покрытым плитками полом. Стены по форме напоминают башню: комната, наверное, всего лишь шагов двадцать в диаметре, а вот потолок уходит высоко вверх.

Присмотревшись, я замечаю, что земля под моими ногами выложена не плиткой, а кровавым железом всех размеров и цветов, перемешанным с другими сокровищами: золотые и серебряные чаши, жемчуг и кольца, неограненные драгоценные камни разбросаны по полу как мусор. На стене развешаны покрытые ржавчиной церемониальные мечи с тупыми от времени лезвиями.

Папы больше нет, и деньги для меня практически ничего не значат. Я не испытываю никакого желания наклониться и наполнить карманы месячными и годовыми монетами, как сделала бы раньше. Я осматриваю комнату в поисках чего-то, что позовет меня, напомнит о папе и о том, почему он приходил сюда и за что умер. Но ничего не могу найти.

От горького разочарования, настигшего меня, становится трудно дышать.

Но потом кое-что на одной из полок привлекает мое внимание: древняя на вид книга. Я подхожу ближе, пиная кровавое железо по пути. Зачем хранить среди всех этих богатств простую книгу? Сердце бешено стучит. Я открываю ее и чувствую знакомый запах соломы, железа и древесного дыма. Первая страница пуста. На ней лишь нацарапано незнакомым косым почерком: Антония Ивера.

Имя незнакомое, но отчего-то мне все равно тревожно.

Я замечаю, что кто-то вырвал соседнюю страницу, достаю из кармана мамин портрет, который всегда ношу с собой, и приставляю его – он идеально подходит.

Так, значит, отец умер за эту книгу!

Я перелистываю страницы и вижу на полях многочисленные рисунки спиралей, деревьев и лесных жителей. Эти рисунки мне знакомы, ведь все они мои.

Из глубин памяти всплывают воспоминания: я сижу у папы на коленях, пока он читает мне о Лисе и Змее своим глубоким, ритмичным голосом. Тьма коснулась наших жизней, но ничего непоправимого пока не произошло. Я утаскиваю книгу в кровать, чтобы оставить свой след на страницах. По непонятной причине папа никогда не возражал. Держать эту книгу – словно на мгновение снова стать той Джулс, которая никогда не лгала, не знала голода, не скучала по родителям и не заключала ужасных сделок с совестью.

Я переворачиваю первую страницу, чтобы почитать истории, но, пока читаю, кажется, что чернила растекаются и строчки плывут перед глазами. Сознание затуманивается. Я не успеваю заметить, когда реальность уступила место видениям, но после моего опыта с ведуньей готова к этому и, хотя страшно напугана, заставляю себя не отключаться. Я просто стою и позволяю воспоминаниям проноситься сквозь меня.

Перед моими глазами девочка, намного младше меня сегодняшней, темные волосы скрывают ее лицо. Она сидит, прислонившись к стене и обхватив руками колени, наполовину освещенная пламенем свечей. Запястья скованы тяжелыми железными цепями. Она роняет голову на руки.

– Мы никогда отсюда не выберемся, да? – ее голос знаком мне так же, как биение собственного сердца.

Когда я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее, то ощущаю тяжесть цепей на своих запястьях. Затем протягиваю руку, касаясь ее плеча, и обещаю, что мы выберемся, ведь у меня есть идея.

Это правда. Идея зреет в глубинах моего разума, пока едва различимая, как камни на дне бегущего ручья.

Одна картинка сменяет другую: снова пламя свечи, под мышкой зажата книга, а в руках тоненькое перо. Сквозь затуманенное сознание я чувствую, как болит рука, и замечаю пятно крови в углу кремовой страницы. Хотя кожаная обложка книги выглядит новее, я знаю, что это та же книга, которую я сейчас держу в руках, стоя посреди хранилища Герлингов. Связь поражает меня: словно со стороны я наблюдаю за собственной рукой, которая начинает выводить пером знакомое название: Брайарсмур.

Брайарсмур. Только это слово имеет хоть какой-то смысл. Я цепляюсь за него.

И вот уже бегу через древний лес. Ветви хлещут по лицу, корни словно пытаются дотянуться и схватить за лодыжки. За спиной лай собак, крики охотников. Впереди видны город, просторная зеленая лужайка, статуя Колдуньи на площади. Все, кого я люблю, – там. Брайарсмур, шепчет голос. Если я доберусь туда, то смогу их спасти, смогу спасти себя. Каждый шаг, каждое биение сердца, каждый тяжелый вдох отзывается одинаково: мой друг, мой друг, мой друг, мой друг. Что ты наделала?

Потом до моих ушей доносится совершенно иной звук, не из мира видений. Резко открыв глаза, я не сразу понимаю, почему лежу на полу, устланном кровавым железом, а драгоценный камень больно впивается в щеку.

Постепенно звук шагов возвращает меня в реальность. Свет факелов озаряет лестничный колодец, и я вижу тени людей на стене, слышу голоса: стража Эверлесса.

Я оставила дверь открытой, и любой мог это заметить. Глупый поступок, из-за которого я теперь могу умереть!

Когда кто-то появляется в дверном проеме, я поднимаю руки. Мозг в панике начинает убеждать, что если я не вижу пришедших, то и они меня – тоже. Повисает тишина, и я жду, что вот-вот раздастся крик и чьи-то руки схватят меня и поволокут прочь.

Но ничего не происходит. Я опускаю руки и вижу мужчину, выглядывающего из дверного проема. Он замер, не дышит, и даже пламя его факела не колеблется.

Нет времени размышлять, кто передо мной. Вместо этого я аккуратно крадусь по ковру из драгоценностей и обхожу этого и других стражей, расположившихся за ним на лестнице, осторожно, чтобы никого не задеть, а потом бросаюсь прочь. Сзади меня раздается шум.