— Все вы сейчас пойдете в Дмитровицу! — кричал один из руководителей боевиков, стоявший в открытом джипе. Его массивная фигура, одетая в камуфляж, перетянутая ремнями и увешанная оружием, выглядела весьма внушительно. — Я знаю, что среди вас много трусов, готовых за свой клочок земли жить под какой угодно властью, даже сербской. И мы знаем, что в то время, когда лучшие сыновья Косово проливали свою кровь за освобождение нашего края, вы, как крысы, прятались в своих норах. Но сегодня вам предоставляется уникальная возможность сделать хоть что-то полезное.

Он замолчал на несколько секунд, вытер платком потное лицо, обвел грозным взглядом собравшихся перепуганных крестьян и продолжил:

— Сейчас вы все пойдете в Дмитровицу и разрушите их проклятую церковь, которую они осмелились восстанавливать. Мы должны каленым железом выжечь христианскую заразу с нашей земли. Сербских собак надо уничтожать и физически, и духовно. Когда мы уничтожим все их церкви, то не останется даже их духа, которым они так гордятся.

— У меня и дома дел хватает! — мрачно буркнул один из крестьян — небольшого роста, с загорелым лицом и мозолистыми, натруженными тяжелой многодневной работой руками. — Ишь, вырядился, оружием нам угрожает. Я всю свою жизнь работаю не поднимая головы. А разные тунеядцы, и лопаты-то в руках никогда не державшие, будут указывать, как мне надо жить! Я всю жизнь строю, а теперь меня разрушать погонят? Ну и что из того, что они сербы? Пускай они христиане, главное, чтобы человек хороший был.

— Что ты сказал? — спрыгнул со своего «постамента» оратор. — Да ты же сербский прихвостень! За сколько ты продал Косово сербам? Говори!

Крестьянин попятился. Боевик выхватил пистолет и с размаху рукояткой ударил того в висок. Без единого звука крестьянин упал на землю. В толпе прокатился гул.

— Что, может, еще кто-то желает скакать под сербскую дудку? — совсем озверев, закричал боевик. — Я вижу, до вас по-хорошему не доходит. Гоните их всех на дорогу!

Он махнул рукой боевикам, и те, как скот, погнали людей на дорогу за деревню, ведущую в Дмитровицу.

— У меня же грудной ребенок! Как же я его оставлю одного? — заплакала женщина в толпе. — У вас сердце есть или нет?

— Возьмешь его с собой, — ухмыльнулся боевик. — Ему полезно будет с детства поучаствовать в освобождении Родины. Глядишь, еще и медаль получит. А ты — пенсию!

Бандиты с грубыми шутками и смехом, толкая людей, выгоняли их из деревень.

Тот самый конфликт, о котором в свое время говорил Хайдари, должен был произойти именно сегодня.

У дороги, ведущей в Дмитровицу, стояло несколько машин. В одной из них сидел Казим, с удовлетворением наблюдавший за панорамой. С холма прекрасно были видны сотни албанцев, плетущихся на свою черную работу. Издали люди казались маленькими муравьями, движущимися к поставленной цели. Для Казима особенно была приятна такая картина. Будучи человеком тщеславным, он ощущал себя вершителем судеб и людей, и этой территории. Ведь это по его приказу маленькие фигурки этих маленьких людей двигались к им поставленной цели.

«Да, — думал он, — как все-таки устроена жизнь! Одному она дается в виде существования. Да, именно так — существования, ни больше ни меньше. Годами, десятилетиями человек копается в земле, работает на заводе, не поднимая головы. Заводит семью, рожает детей и умирает, так и не поняв, для чего он жил. Да и жил ли вообще? Никогда он не был самим собой, всегда вынужденный подчиняться правилам, быть зажатым в рамки, созданные для него обществом. И таких людей большинство. Они, как ослы, влачат возложенный на них груз, с каждым шагом приближаясь к могиле».

Сам же предводитель боевиков всегда относил себя к другой, гораздо более малочисленной, группе людей. Он никогда не желал быть подчиненным. Еще когда был мальчишкой, он старался сам подчинить себе своих же сверстников. Не всегда это получалось, особенно вначале. Часто бывал бит, однако никогда не отступал от своей цели. И то, чего он достиг — власти, почета, уважения, даже боязни, он приписывал исключительно личным качествам.

Как говаривал он сам в кругу приближенных, среди людей есть два типажа — волки и овцы. Он — волк, он всегда будет держать в повиновении стадо бессловесных овец. А как же иначе, ведь так устроен мир. Так, чтобы кто-то подчинял, а кто-то подчинялся. Ведь иначе не будет никакого порядка и вся стройная система жизни будет нарушена. А этого допустить нельзя.

Здесь, на этом склоне, у Хайдари была назначена встреча. Один из его людей вот-вот должен был прибыть с последними и решающими дело известиями.

Казим опустил стекло и вдыхал свежий горный воздух. Рядом шумели высокие травы, раскачиваемые ветром, что придавало простору вид морских волн, бушующих на бескрайнем просторе. Для Хайдари морем была его деятельность в крае. В этом море, или даже океане, можно было всю жизнь ловить какую-то мелочь, так и оставшись неудачником, а можно было сразу взять все, вытащить свой главный улов. Сейчас назревала именно такая ситуация. Хайдари вдыхал свежий, напоенный травами воздух и готовился к решительному ходу. Ходу, который изменит многое.

Он ощущал себя умелым стратегом, расположившимся над огромной картой и задумывавшим детали крупной операции. А учесть и вправду надо было все. В борьбе, проходившей здесь, особенно в последние месяцы, каждый промах мог стоить головы. Но тем и был уникален командир боевиков, что просчетов он старался не допускать. Он мыслил на несколько шагов вперед, что и позволило стать ему грозой края.

Когда он слышал, что его боятся, он только усмехался.

«Боятся — значит, уважают! — говаривал он. — Мне не надо, чтобы меня любили. Я не пророк, чтобы меня любить».

В результате во многих сербских семьях его именем уже пугали маленьких детей. Десятки и сотни семей «благодаря» его деятельности вынуждены были покинуть край и переселиться в Сербию. Это и надо было Хайдари.

«Чем быстрее мы очистим край от сербских оккупантов, тем быстрее заживем богато и счастливо!» — говаривал он на митингах, куда сгоняли крестьян, таких же, как и сегодня.

Кое-кто, конечно, загорался, слушая его речи, и шел в его «освободительные» формирования, чтобы своими руками приблизить счастливый миг, но большинство оставалось пассивными слушателями. Это весьма раздражало борца за свободу Косово.

На горном склоне показалась машина, приближавшаяся к кортежу Хайдари. Это был он — Агран. Через пару минут машина подъехала. Из нее вышел смуглый, курчавый, плотного телосложения мужчина лет тридцати пяти.

— Садись! — Казим распахнул дверцу своего джипа.

— Здравствуй, — протянул руку новоприбывший.

По его виду Хайдари, впившийся пронзительными глазами ему в лицо, понял, что сведения есть, и к тому же важные.

— Привет! Ну, рассказывай, какие новости?

— Новости есть, — усмехнулся Агран. — Я был у миротворцев. Мазур уже дал добро на обмен Семенова.

— Отлично! — воскликнул Казим. — Как он разговаривал?