и есть только посредством предиката. Сущность каждой вещи состоит в тех идеях, или предикатах, которым она причастна. Вне их вещь, субъект есть απειρον и μη ον» (бесконечное и несуществующее);

«идея есть то, чем должен быть предмет, есть идеал или первообраз для развития и совершенствования предмета. Предметы, данные в опыте, оказываются явлениями пред взором разума, который знает то, что должно быть» (там же: 478).

Так устанавливается связь между сущностью идеи и явлением понятия, причем «представление» выступает синонимом «идеи». Наука работает не с идеей, а с понятием, и следует различать «логическую правильность мыслей от их истины» (там же: 476); понятие «стоит вечным посредством между нами и бытием» (там же: 203).

Чувствуется, что эти мысли близки автору, и он от них не откажется, хотя кантианские идеи также ему близки, как только он начинает говорить о знании, о научном знании: без личного co-знания он не допускает и общего знания.

В схеме Юркевича как раз важнее логическая сторона по-знания S, чем психологическая сторона со-знания D (последнее более характерно для петербургских кантианцев). В то время как последние говорят о становлении содержательных форм из концепта, Юркевич навсегда привязывает московских философов к моменту развития содержательных форм в их порождении. Все-таки мы

«оцениваем наши понятия только по тому, в какой мере они служат для нас образами вещей. Между тем эта сторона в понятии, которою определяется состояние и настроение души, имеет для целостной жизни духа больше цены, чем представление, поколику оно есть образ вещи» (там же: 84).

Знания достойно только то, что соответствует нашему духу.

3. Александр Иванович Введенский

(1856 – 1925)

В отличие от Юркевича профессор Петербургского университета А.И. Введенский сразу же ставит вопрос в позитивистски деловую плоскость, возвращая к лейбницевским утверждениям о деятельностном разуме. Научное «мировоззрение» (т.е. метод) понятийно в отличие от религиозного и поэтического, основанных на символе или образе (Введенский 1912: 21).

«Знание и вера психологически ровно ничем не отличаются друг от друга; разница между ними получается при их рассмотрении не с психологической, а с независимой от нее оценочной точки зрения на мышление, т.е. с логической» (там же: 13),

но всё же познание возникает в момент сознания, поэтому обе ипостаси понятия одинаково важны – и психологически оправданная вера также. Познание начинается с понятия, которое строится на основании существенных признаков предмета, фиксируемых в слове:

«словесные знаки понятий называются в логике терминами» (там же: 65).

«Мысль о предмете, рассматриваемом со стороны его существенных признаков, или же о целой группе предметов, рассматриваемых со стороны их общих существенных признаков, логика назвала понятием; и на основании всего сказанного ясно, что каждое суждение состоит из двух понятий» (там же: 65).

При этом важно, что

«когда мы составляем какое бы то ни было понятие, то для его содержания совершенно безразлично, существуют ли подходящие под него предметы или нет. При составлении каждого понятия все наши заботы ограничиваются лишь собиранием таких признаков, которые характеризовали бы подходящие под него предметы, если бы они существовали» (там же: 100).

Это и есть процесс выхождения из концепта (первый этап познания) через образ (представление), т.е. творчески созидаемое понятие, которое только после этого и нуждается в обосновании суждением и умозаключением, проверяется на истинность (второй этап). Причем из возможных суждений Введенский предпочитает синтетические (не тавтологические) (там же: 99), поскольку

«все научные приемы проверки суждений назначены исключительно для синтетических суждений» (там же: 114).

Третьим этапом по-знания становится подбор доказательств:

«…наука только там, где есть доказательства. А из всего этого ясно, что наиважнейшим средством для расширения научного знания служат силлогизмы» (там же: 223).

Таким образом выстраивается цепочка логически обоснованных научных истин – от термина, оплотняющего возникающее из образа понятие, через проверку понятия в суждении (или внедрение понятия в синтетическое суждение) с последующей верификацией суждения в силлогизме. Наконец, отвергая непознаваемость вещи в себе, Введенский приходит к апологии апостериорного познания, но в границах веры и доверия (Зеньковский 1991: II, 1, 230).

В ряде статей Введенский разбирает гносеологию Канта с точки зрения ее продуктивности.

«Открытие новых истин, т.е. возникновение новых удачных догадок зависит не от соблюдения тех или иных правил мышления, но от личных дарований, которых нельзя заменить никакими правилами, и которые в каждом человеке действуют настолько своеобразными путями, что последние оказываются недоступными для другого человека, поставленного в те же самые условия…» (Введенский 1922: 3)

– речь идет об интуиции.

В отличие от реалиста Юркевича Введенский – номиналист:

«…материя есть гипостазированная абстракция вроде платоновских идей; эмпирически реальны одни лишь тела» (Введенский 1922: 161).

В своих заключениях он исходит (психологически) из возникающего понятия как содержательной формы, тогда как Юркевич рассматривает порождение понятия в дискурсе суждения. Из одной и той же позиции они решают различные задачи: Введенский углубляет представление о концепте, а Юркевич его расширяет.

Законы мышления Введенский делит на естественные и нормативные. Естественные законы – исключенного третьего и тождества, нормативные – достаточного основания и противоречия (последний может быть и естественным). В некоторых философ сомневается как в определенных закономерностях.

«В понятии вещи в себе подразумевается задача мыслить бытие, независимое от нас, от переживаний нашего сознания»,

польза состоит в том, что дает «понятие предела, или границы понятия» (там же: 41).

«Наука же изучает законы явлений, а не вещей в себе»,

хотя

«никакой единичный факт сам по себе не имеет для эмпирического познания ни малейшего значения» (там же: 164 – 165),

точно так же, как

«понятийного мышления как такового нет: это результат понятого»

– образа или символа (там же: 166). Введенский договаривает всё до конца, он, например, вынужден говорить о трансцендентности чужого сознания (одушевленности), ибо априори отрицает вслед за Кантом материальность мира. Из большой посылки субъективный идеализм и должен отрицать чужое сознание:

«на деле-то я верю в чужое одушевление»! (там же: 115).

Из этого следует сделать вывод, что Введенский – «неправильный» кантианец, лукавый притворщик, которого ведет за собою русская ментальность.

4. Иван Иванович Лапшин

(1870 – 1955)

Если у Юркевича Кант предстает в версии Гегеля, то Введенский предлагает Канта в редакции Фихте (Зеньковский 1991: II, 1,