Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сама виновата, бля бу… — заводил себя Клещ. — Будет тебе, как с той падлой в Питере…
— Так это вы? — чуть приподняв голову, с трудом произнесла старуха. — Так это вы тогда убили Озу Брониславовну в ее квартире?
— А то кто же? — ухмыльнулся Клещ. — Мы, брат, такие… Эх, жаль Тхоря нет, он бы тебя быстро разговорил…
Голова Клары Карловны бессильно откинулась на подушку, веки смежились. Очевидно, услышанное произвело на нее большое впечатление.
— Удлинитель забыли, — сокрушенно говорил Бобер, стоя у стены с паяльником в руке и осторожно трогая его жало смоченным слюной пальцем. — Пока паяльник донесешь, остынет…
— А мы гроб пододвинем, — догадался Клещ и пошел к изголовью. — Берись с того конца…
— Вы враги народа, — произнесла вдруг Клара Карловна каким-то новым торжественным голосом. — Признаете ли вы себя врагами народа?
— Признаем, признаем… Ишь ты как заговорила, — удивился Клещ. — Ты у нас сейчас «Интернационал» запоешь… А ты как, Бобер, признаешь себя врагом народа?
— Признаю себя врагом народа, — хмуро откликнулся Бобер, берясь за гроб в ногах старухи. — Не народ, бля бу, а урод…
— Именем мировой революции приговариваю вас к смертной казни! — твердо и страшно объявила Клара Карловна Розенгольц.
— Ну ты, сучара, сейчас ответишь за свои базары…
Два выстрела прогремели почти одновременно.
Да, бесспорно, Клара Карловна умела обращаться с огнестрельным оружием. Глухо и без малейшего вскрика рухнули на пол два бездыханных трупа.
— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — заключила старуха и уронила руку с браунингом. — Вот так, государики вы мои…
Дежуривший у дверей полковник вошел в комнату, мягко вытащил из руки Клары Карловны оружие, косо взглянул на распростертые тела.
— М-да… Школа… — пробормотал он.
— Я устала, — сказала старуха Розенгольц. — Уберите отсюда эти останки…
— Разумеется, — сказал полковник. — Я, Клара Карловна, присмотрел для них подходящий контейнер.
«Эге», — думал Галамага, так и эдак прикладывая бинокль к глазам.
Но ничего за все это время, кроме неясного движения каких-то теней в размытом сиреневом сумраке он не видел, тем более, что окно старухи было до половины занавешено. Семен Семенович постоял на своем посту у подоконника на площадке пятого этажа еще несколько минут.
Движение в комнате старухи полностью прекратилось. Погас ночник.
Галамага вздохнул и стал спускаться, заранее нащупывая в кармане ключи от машины.
Назавтра в передаче «Дорожный патруль» многие жители столицы узнали следующую новость: «Поздно ночью на выезде из Москвы работниками ГИБДД задержана была черная «Волга». При ее досмотре в багажнике были обнаружены два трупа с огнестрельными ранениями в голову. Водитель, бывший работник МВД, подполковник в отставке, так и не смог внятно объяснить происхождение этой страшной находки. Подозревают, что он был тесно связан с одной из известных криминальных группировок и вывозил трупы для захоронения их в Подмосковном лесу. В настоящее время задержанный находится в следственном изоляторе и дает показания».
Жильцы дома, увы, пропустили эту интересную передачу, но на то у них имелись очень веские и уважительные причины. Неловко, право, об этом говорить, но еще подлее было бы уклониться от точного изложения фактов, какими бы горькими и ужасными они ни казались.
Накануне ночью скончалась Клара Карловна Розенгольц. Именно так. Трудно избежать невольной тавтологии, но в данной ситуации тавтология эта абсолютно уместна — окончательно скончалась!
Рассеявшиеся с вечера по всей Москве жильцы, стали с первыми лучами солнца постепенно стягиваться к дому и здесь уже ждала их горестная весть. Кузьма Захарьевич, который обнаружил утром бездыханное тело старухи, предупреждал об этом всех еще с порога, но, разумеется, поначалу каждый воспринимал его сообщение, как очередную злую и неостроумную шутку. Но взглянув издали на торчащий из гроба острый костяной нос и перекрестившись на горящую в изголовье восковую свечу, люди с видимым облегчением вздыхали и понемногу успокаивались.
Один только Юрка Батраков, ничему и никому не верил, ходил по дому мрачный и сосредоточенный, щупал перила лестницы, взвешивал в руке черенок дворницкой лопаты, выглядывал во двор, трогал штакетины…
— Ну что ты бродишь, точно пальцы растерявши, — не выдержала наконец Любка Стрепетова. — И ходит, и ходит без толку… Вы бы, Кузьма Захарьевич, нашли ему дело какое…
— Ради твоей же пользы и безопасности хожу, дура! — огрызнулся Юрка. — Кузьма Захарьевич, ты не в курсе, карандаши из какого дерева делают?
— Из кедра, — сказал полковник.
— Жаль… — огорчился Юрка. — Не годится… Да и тонковат, честно говоря…
— А-а, — усмехнулся полковник. — Ищи-ищи… В парк сходи.
Степаныч, несмотря на свой огромный жизненный опыт, а, может, и наоборот, благодаря ему, панически боявшийся покойников, старался не отходить от полковника ни на шаг, все допытывался про «эффект Тамерлана».
— Да не знаю я, Степаныч, — не выдержал наконец полковник, — Врач сказал, что три раза так вот Тамерлан прикидывался мертвецом…
— То есть многократно? — беспокойно оглядывался старик.
— Не волнуйся, гроб заколотим, зароем…
— Бетонцем бы хорошо сверху, Кузьма Захарьевич… Облагородить могилку…
— И бетонцем в свое время облагородим, — бодрил полковник.
Приехал знакомый уже полковнику седенький врач, поздоровался и, заглянув в комнату покойной, тут же на крышке гроба, размашисто и уверенно подписал свидетельство о смерти.
Старуху наконец-то увезли навсегда и гроб ее сопровожал один лишь Юрка Батраков.
Поздно вечером он вернулся, сунул под плиту небольшой плотницкий топорик. Отряхнул с колен следы подсохшей глины, долго мыл руки в раковине, выковыривал из-под ногтей набившийся песок…
— Нашел? — усмехнувшись, спросил его полковник.
— Прямо на кладбище и нашел, — хмуро отозвался Батраков. — Там у них как раз росла пара осин у забора… Чуть менты не повязали… Прицепились, как клещи — ты что, говорят, порубку тут устраиваешь в заповеднике? Я говорю, осина, мол, дерево сорное… Куда там… Еле убежал…
— Вбил, значит?..
— А то… Три кола вогнал.
Рано, рано полетел тополиный пух, гораздо раньше обычного. Может быть, потому, что май в этом году выдался на диво сухим и жарким, и до самого его конца не выпало ни единой капли дождя.
Тополиный пух летел по городу, скапливался у краев тротуаров, устилал траву во дворах, виснул сбившимися серыми сосульками на ветвях деревьев. То и дело он вспыхивал там и тут от брошенной спички, горел легко и сухо, неопасным бугущим огнем.