Эти качества сделали его и идейным руководителем кружка, собиравшегося на квартире И. И. Панаева. Об этом вспоминал племянник хозяина: «Не столько ум и логика обусловили его (Белинского — Н. Я.) силу, сколько совокупность их с нравственными качествами. Это был рыцарь, сражающийся за правду и истину. Это был палач всего искусственного, деланного, фальшивого, неискреннего, всяких компромиссов и всякой неправды… При этом он обладал громадным талантом, резким эстетическим чувством, страстной энергией, восторженностью и теплейшим, деликатнейшим и отзывчивым сердцем».[197]

Близко знавшие Белинского люди отмечали огромное моральное влияние его на членов кружка: «Он имел на меня и на всех нас чарующее действие. Это было нечто гораздо большее оценки ума, обаяния, таланта — нет, это было действие человека, который не только шел далеко впереди нас ясным пониманием стремлений и потребностей того мыслящего меньшинства, к которому принадлежали мы, не только освещая и указывая нам путь, но всем своим существом жил для тех идей и стремлений, которые жили во всех нас, отдавался им страстно, наполнял ими свою жизнь. Прибавьте к этому гражданскую, политическую и всякую безупречность, беспощадность к самому себе… и вы поймете, почему этот человек царил в нашем кружке самодержавно».[198]

Девизом своей литературно-критической деятельности Белинский провозгласил «социальность». «Социальность, социальность — или смерть! Вот мой девиз, — писал он В. Г. Боткину в сентябре 1841 года. — Сердце мое обливается кровью и судорожно содрогается при взгляде на толпу и ее представителей. Горе, тяжелое горе овладевает мной при виде и босоногих мальчишек, играющих на улице в бабки, и оборванных нищих, и пьяного извозчика, и идущего с развода солдата, и бегущего с портфелем под мышкой чиновника».[199] Члены дружеского кружка Белинского разделяли эти новые общественные интересы, начинали в своем творчестве обращаться к изображению бедственного положения петербургских низов, все больше проникались пафосом «социальности». В начале 40-х годов на основе этой писательской группировки возникла так называемая «натуральная школа», объединившая ряд писателей-реалистов. Оформлению этого реалистического направления способствовало появление в 1842 году «Мертвых душ» Гоголя, которые, по словам Герцена, «потрясли всю Россию» и вызвали плеяду подражаний. Новая школа оформилась в течение 1842–1845 годов; к В. Г. Белинскому, И. С. Тургеневу, И. И. Панаеву, Д. В. Григоровичу, Н. А. Некрасову, И. А. Гончарову примкнула часть литераторов — членов кружка Петрашевского: С. Ф. Дуров, А. И. Плещеев, М. Е. Салтыков, В. Н. Майков, Ф. М. Достоевский, которые разделяли взгляды Белинского и его друзей. Достоевский восторженно вспоминал о своей встрече с великим критиком:

«Я вышел от него в упоении. Я остановился на углу его дома, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших мимо людей и весь, всем своим существом ощущал, что в жизни моей произошел торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал тогда в самых страстных мечтах своих».[200]

Писатели натуральной школы не были едины в своих общественно-политических взглядах. Часть из них уже становилась на позиции революционной демократии — Белинский, Некрасов, Салтыков. Другие — Тургенев, Гончаров, Григорович, Анненков — исповедовали более умеренные воззрения. Но общее для них всех — ненависть к крепостному строю и убежденность в необходимости его уничтожения — становилось связующим звеном в совместной деятельности.

В художественном плане писателей натуральной школы объединяло стремление к правдивости, честным наблюдениям над жизнью народа. Манифестом нового направления явились сборники рассказов — «Петербургский сборник» и «Физиология Петербурга». Участники их поставили себе задачей показать столицу Российской империи не с официальной, парадной стороны, а с закулисной, изобразить простонародный быт городских трущоб и закоулков. Увлечение «физиологическими» задачами привело участников новых сборников к тщательному изучению отдельных социальных прослоек, отдельных частей города и их быта.

Глубокую заинтересованность судьбами представителей низших сословий проявили не только Некрасов, хорошо знавший быт трудового народа — по собственному опыту, не только наделенный даром лингвиста и этнографа Даль, но и дворянские юноши Тургенев и Григорович.

При этом идейная направленность очерков демонстрирует непосредственную близость взглядам Белинского. Так, сборник «Физиология Петербурга» предваряется статьей критика, в которой он сравнивал Москву и Петербург. Определяющей чертой московского общества Белинский считает сохранение традиций феодального быта: «каждый живет у себя дома и отгораживается от соседа», в Петербурге же он видит центр правительственной администрации и европеизации страны. Следующие дальше произведения различных авторов иллюстрируют или развивают мысли, высказанные Белинским. Критик, например, пишет, что в «Москве дворники редки», так как каждый дом представляет семейное гнездо, не расположенное общаться с внешним миром, в Петербурге же, где каждый дом населен самыми разными людьми, дворник обязательная и важная фигура. Продолжает эту тему помещенный в сборнике очерк Даля «Петербургский дворник», в котором рассказывается о труде, жизни, взглядах вчерашнего крестьянина, ставшего заметным лицом в петербургских доходных домах.

Творчество писателей этого направления не ограничивалось изображением обитателей петербургских окраин. В их произведениях отражалась и жизнь крепостного крестьянства. В стихах Некрасова, в повести Григоровича «Антон Горемыка» и Герцена «Сорока-воровка» в качестве главных персонажей фигурируют крепостные крестьяне. Тема эта получила дальнейшее воплощение в рассказах Тургенева и романах Достоевского. Новая эпоха, естественно, породила в творчестве писателей-реалистов и нового демократического героя. На смену просвещенному дворянину в русскую литературу пришел «маленький человек» — ремесленник, мелкий чиновник, крепостной крестьянин.

Подчас, увлекаясь изображением психологических или речевых особенностей изображаемых персонажей, авторы впадали в натурализм. Но при всех этих крайностях произведения писателей натуральной школы представляли собой новое явление в русской литературе.

Об этом писал Белинский во вступлении к сборнику «Физиология Петербурга», в статье, посвященной обзору «Петербургского сборника», и в работе «Взгляд на русскую литературу 1846 года». В них говорилось, что для нормального развития литературы необходимы не только гении, но и таланты; наряду с «Евгением Онегиным» и «Мертвыми душами» должны быть публицистические и беллетристические произведения, которые в доступной читателям форме остро, своевременно откликались бы на злобу дня и укрепляли бы реалистические традиции. В этом отношении, как считал Белинский, натуральная школа стояла в первых рядах русской литературы.[201] Итак, от отдельных выдающихся реалистических произведений — к реалистической школе — вот путь, который был пройден русской литературой с середины 20-х до середины 40-х годов. Кроме того, сборники натуральной школы возвращали русскую литературу к воинствующей принципиальности «Полярной звезды» Рылеева и Бестужева. Но в отличие от гражданско-романтической направленности декабристского альманаха сборники «натуральной школы» провозглашали задачи демократии и реализма.