Роберт вздохнул, выдвинул ящик стола, вытащил листок бумаги и, написав на нем несколько строк, положил листок на кровать. Это была краткая информация о том, куда и когда он намеревался направиться сегодня. Теперь домочадцы по крайней мере уже не станут беспокоиться.

В дверь постучали.

– Войдите! – не без раздражения в голосе откликнулся Роберт.

В комнату вошел Шоу и сразу же накинулся на брата:

– Черт побери, может быть, ты объяснишь наконец свое поведение?

– Ты чем-то недоволен?

– Неужели ты считаешь, что танцы на балу с Люсиндой помогут тебе выглядеть невиновным? Этим ты добился лишь того, что скомпрометировал ее! Сколько раз мы предупреждали тебя…

– Я оставил вам всем записку о своих планах на сегодня, – спокойно ответил Роберт. – А что касается Люсинды, то она сама захотела пройтись со мной в туре вальса. Кстати, я попросил бы тебя говорить потише – стены здесь тонкие, и ты можешь разбудить Эдварда.

Шоу взял записку, пробежал ее глазами и швырнул назад на кровать.

– Собрался в Хорсгардз? Ну нет, уж туда ты точно не пойдешь!

– Почему же?

– Потому что это чистое безумие!

– Просто я хочу узнать, кого еще там подозревают в сочувствии Бонапарту и поддержке его возвращения в Париж, а заодно посмотреть, насколько легко преступник смог пробраться в этот штаб.

– И ты надеешься узнать все это там, где только и думают, как бы тебя изобличить? Да сам приход туда и расспросы укрепят подозрения в твоей виновности и станут подтверждением справедливости широко распространившихся по городу слухов! Неужели ты этого не понимаешь?

– Но я же не могу ничего делать, сидя здесь! – в отчаянии воскликнул Роберт. – И потом, как ты думаешь, Шоу, кого все они ищут? Да никого! А почему? Потому что они уже решили обвинить во всех смертных грехах некоего Роберта Карроуэя! Они бросят меня в тюрьму и на том успокоятся, потому что кругом все будут считать, будто преступник найден и наказан – именно благодаря их героическим усилиям! И ты хочешь, чтобы я спокойно ждал этого? Ну уж нет! Я намерен бороться и прошу по крайней мере мне не мешать. Это исключительно моя проблема, и только мне под силу ее решить!

– Это не только твоя проблема, Роберт! Ты сам сказал, что речь идет о слухах и сплетнях, а значит, касается всей нашей семьи. Так что предоставь право самой конной гвардии заняться тем и другим, а сам оставайся дома и наблюдай со стороны.

– Не могу, Шоу.

– Почему, черт побери?

– Потому что я уже и так потерял слишком много времени. Надо было с самого начала заняться этими делами, а не прятаться, и тогда все давно бы уже уладилось!

Брэдшоу присел на край кровати и с укором посмотрел на брата:

– За весь год ты сказал нам только несколько слов, из которых и сейчас мало что можно понять. Мы посчитали, что ты не желаешь нашей помощи, рассчитывая справиться самостоятельно, и не винили тебя за это.

– Что ж, спасибо! – Роберт судорожно глотнул.

– Подожди! – не унимался Шоу. – Должен сказать прямо: я не намерен позволять тебе впредь подвергать себя риску в угоду каким-то мерзким слухам и оговорам! Пойми, что если ты пойдешь в штаб, то там этот приход будет однозначно воспринят как подтверждение справедливости всего того, о чем болтают сейчас в городе!

С доводами Шоу трудно было не согласиться. Тем не менее Роберту претила сама мысль о том, что кто-то другой решает его судьбу, пока сам он сидит в бездействии дома. Может быть, в недавнем прошлом он бы и не переживал так, но теперь… Теперь в его душе вновь затеплилась надежда…

Роберт поднял голову, посмотрел в глаза Брэдшоу и с горечью произнес:

– Единственное, что у меня осталось, так это доброе имя!

– У тебя еще осталась жизнь! – покачал головой Шоу.

Тяжело вздохнув, Роберт откинулся на гору лежавших у изголовья подушек и тихо произнес:

– Видишь ли, в Шато-Паньон я понял, что существует огромная разница между понятиями «существовать» и «жить». А еще за последние несколько недель я пришел к выводу, что когда дышу, смотрю, хожу, то не живу, а существую. И что это уже продолжается слишком долго.

– И что же изменилось потом?

– Шоу, прошу меня не перебивать!

– Не буду. Просто ты никогда не говорил со мной на подобные темы.

– Положим. Но сейчас я открою тебе один свой очень важный секрет. Во мне действительно произошла радикальная перемена!

– Мы все это заметили, Роберт! Но почему так случилось?

– Это случилось благодаря… Люсинде Баррет.

– Что?! Люсинда Баррет? Да ведь она давно положила глаз на Джеффри Ньюкома!

– Знаю.

– Уж не влюбился ли ты в нее? Роберта даже передернуло от подобной фразы, ибо для него отношение к Люсинде было гораздо глубже, чем просто влюбленность.

– Нет, это далеко не так, – энергично запротестовал он. – Все гораздо серьезнее! Это… Даже не знаю, как тебе объяснить. Одним словом, это нечто такое, что вселило в меня надежду и желание именно жить, а не просто существовать.

– Пусть так! Но какое это все имеет отношение к твоему решению рискнуть пробраться в Хорсгардз?

– Я хочу просмотреть документы, связанные с моим арестом, и до конца узнать правду. Потом я это расскажу Люсинде и генералу Баррету, то есть тем, кто пока относится ко мне с подозрением. И не только им. Пойми же, сейчас на меня смотрят с жалостью и отвращением, а я хочу снова стать самим собой, хочу, чтобы меня уважали и любили!

– Но кто тебя пустит в штаб?

– Разумеется, никто; туда надо проникнуть тайком и лучше всего ночью!

– Вот как! И ты уверен, что тебе это удастся?

– Во всяком случае, я на это надеюсь.

Брэдшоу помолчал несколько мгновений, потом посмотрел в окно и решительно сказал:

– Тогда пойдем!

– Куда?

– В Хорсгардз.

– Нет! Я сам. Я уже сказал тебе, что все это мои проблемы и только я вправе их решать.

– Другими словами, ты намерен оставить меня здесь на растерзание Тристана, который станет добиваться от меня ответа, выясняя, куда ты на сей раз исчез?

Роберт вынужден был признать, что Брэдшоу прав. Кроме того, брат, возможно, сможет в чем-то ему помочь…

Чтобы случайно не наткнуться на кого-нибудь из домочадцев, они вылезли через окно, пригнувшись обошли дом и через несколько минут уже были около конюшен.

– Разбудим конюхов? – спросил Шоу.

– Не надо, пусть спят. Выведем лошадей во двор и там оседлаем.

Осторожно выведя из конюшни Толли и Зевса – молодого жеребца, недавно приобретенного Брэдшоу, они быстро оседлали коней и, стараясь не шуметь, выехали за ворота.