Способ, каким окситоцин устанавливает социальные связи, зависит от контекста, и в этом есть определенный эволюционный смысл. Вопреки мнению Фрейда, представляется маловероятным, что смогли бы процветать виды млекопитающих, представители которых в качестве первых объектов сексуальной привязанности выбирали бы собственных родителей. Такой инбридинг очень скоро привел бы к вырождению. Однако отец психоанализа был не совсем неправ: биохимия романтической любви и биохимия родительской привязанности практически идентичны. Сформировавшиеся в детстве предпочтения влияют на любовный выбор многих животных и человека.

Например, взрослые самцы крыс, которых в детстве стимулировали поглаживаниями кистью, имитируя материнское вылизывание на фоне лимонного запаха, при спаривании с самками, пахнувшими лимоном, совершали эякуляцию быстрее (что, возможно, говорит о более сильном половом возбуждении). Детские игры со сверстниками тоже влияют на половое возбуждение во взрослом состоянии – самки крыс, игравшие в детском возрасте с «подругами», пахнувшими миндалем или лимоном, впоследствии выбирали для спаривания самцов, тоже источавших ароматы миндаля или лимона, предпочитая их самцам с незнакомыми запахами. Специфические механизмы действия окситоцина при формировании сексуальных, родительских и других социально значимых привязанностей неизвестны, но понятно, что эти связи не тождественны между собой.

Кроме того, тип ухода за ребенком очень сильно влияет на развитие систем, участвующих в формировании привязанностей. Как было сказано выше, само наличие заботливой и любящей матери включает у младенца другие гены, в сравнении с детьми, матери которых проявляли к ним равнодушие. Неудивительно поэтому, что пренебрежение и психические травмы затрудняют формирование социальных навыков. Эти изменения тоже опосредуются окситоцином, вазопрессином, опиатами и допамином. Эти нейромедиаторы влияют не только на то, какими родителями станут отпрыски, но и на то, как они вообще будут относиться к людям. Например, женщины с пограничным расстройством личности – заболеванием, проявляющимся крайней эмоциональной лабильностью и привязанностями, сменяющимися ненавистью или холодным безразличием, – отвечают на введение окситоцина снижением доверия в ситуациях, требующих сотрудничества, и это снижение проявляет положительную корреляцию с ощущением заброшенности в детстве и повышенной чувствительностью к отчуждению.

В детстве окситоцин нацеливает мозг ребенка на запоминание людей, которые его воспитывают, и связывает эти черты с облегчением стресса, даже если воспитатели небрежны или жестоки. По существу, окситоцин учит нас тому, чего можно ожидать от партнера. Если родители относились к вам тепло и заботливо, то того же самого вы будете ждать от любимого. С другой стороны, если вы в детстве привыкли к жесткости, то вам будет трудно распознать любовь в здоровом контексте, и вы будете тяготеть к брутальным или равнодушным партнерам. Более того, вы, вероятно, будете с невероятной настойчивостью искать утешения в наркотиках, потому что они внушат вам ощущение того, что вас любят, – ощущение, которое в противном случае останется вам недоступным. Если системы формирования привязанностей у вас, по тем или иным причинам, не работают, то вы, скорее всего, не почувствуете любовь, которую питают к вам окружающие, и будете искать спасения в наркотиках.

Так как действие окситоцина зависит и от генов, и от окружения, оно невероятно вариабельно. Сложность увеличивается и от того, что действие окситоцина варьирует не только у разных людей, оно меняется и в мозге одного и того же человека по ходу развития и в процессе формирования социальных отношений. Так как действие окситоцина в основном направлено на привыкание друг к другу, оно также играет и важную роль в лекарственной или наркотической зависимости. Любви и наркотической зависимости обучаются в свете конкретного контекста индивидуального развития; ситуация в детстве влияет на риск возникновения зависимости отчасти потому, что влияет на способ восприятия любви. Это означает, кто каждая конкретная, индивидуальная наркотическая зависимость так же неповторима и уникальна, как и индивидуальная любовь, что делает переживание зависимости и путь к исцелению таким же неповторимым и уникальным. Более того, для того, чтобы любить, надо сопротивляться отрицательным последствиям – или, как говорил Шекспир, путь истинной любви не бывает гладким. Редкие любовные отношения не требуют компромиссов и упорства.

Любовь – на самом деле наркотик или, во всяком случае, шаблон зависимого поведения.

Учитывая мои врожденные трудности с формированием отношений, мне едва ли стоит удивляться тому, что я не была особенно счастлива в любви на заре моей взрослой жизни. В период моей наркотической зависимости и избавления от нее эти трудности еще больше усугубились из-за появления движения психологической и эмоциональной поддержки зависимых. Это движение выросло в восьмидесятые годы одновременно с движением анонимных алкоголиков, 12-ступенчатой программой помощи с участием членов семей алкоголиков. Движение это было основано на искаженном понимании психологии и продвигало вредные идеи, которые до сего времени остаются главенствующими в лечении и профилактике зависимости. Эти идеи признают связь между любовью и зависимостью, но связь эта, в их представлении, весьма своеобразна и не приносит ничего, кроме вреда.

Идея о созависимости (сопереживании зависимости) сама по себе, то есть идея о том, что некоторые люди очень сильно зависят от своих партнеров и пытаются уйти от решения своих проблем, стараясь решить чужие, вполне имеет право на существование. Стереотип жены алкоголика, которая постоянно его оправдывает, одновременно стараясь уговорить его бросить пить, в какой-то мере отражает реальное положение вещей. Такие люди на самом деле существуют, они часто находятся в близких отношениях с зависимыми, создающими массу проблем, и в психотерапевтическом смысле было бы, наверное, полезным разобраться, насколько контрпродуктивен такой способ «контролирующего» поведения.

Однако движение созависимости распространяет свои идеи очень широко, и такое распространение становится уже опасным. Если зависимость определять как болезнь, то и созависимость в той же мере можно считать болезнью. Никто, однако, до сих пор не предложил диагностические инструменты для надежного различения «патологического сопереживания» от состояния душевного здоровья. Более того, проблема «сопереживания» как «созависимости» была вскоре объединена с идеей «трудной любви», каковым понятием обозначают почти всякое заботливое поведение в отношении зависимых, каковое «поощряет» на продолжение потребления наркотических субстанций. В результате психологи-консультанты организации «Анонимные алкоголики» и ее члены стали рекомендовать отказываться от проявлений любви и от материальной поддержки. Добавьте это к индивидуалистической культуре, которая считает желание положиться на кого-то проявлением слабости, и вы получите готовый рецепт диффамации нормальной человеческой потребности и усугубления боли страдающих от зависимости людей, не говоря уже о сохранении позорного клейма наркомана. В самом деле, на пике движения «созависимости», в начале девяностых, некоторые психологи заявляли, что 94 процента всех отношений между мужчинами и женщинами являются ненормальными, о чем говорил хотя бы тот факт, что мультфильм «Взрослые дети нормальных родителей» не пользовался никакой популярностью.