– А почему именно в эти годы? – поинтересовалась Стейси.

– Потому что в те годы Румыния была настоящей ямой с дерьмом. Вы слышали о Чаушеску?

– Но ведь их, по-моему, казнили? – подал голос Доусон.

– Вот именно. Обвинение звучало так: геноцид, вызванный голодом. Внешний долг Румынии увеличился с трех до десяти миллиардов долларов за период с семьдесят седьмого по восемьдесят первый год. Чаушеску ввел режим жесткой экономии, чтобы выплатить его в восемьдесят девятом. Он добился этого, но при этом поставил население на грань нищеты и полностью истощил экономику страны. Революция произошла в декабре восемьдесят девятого.

– То есть условия здесь просто невозможно сравнить с условиями у них на родине? – уточнил Доусон.

– По их стандартам, матрас и крыша над головой – уже королевские условия. В прошлом году мы провели внезапный рейд на ферму в Вустершире. Так там на каждом дюйме пола располагалась самодельная кровать.

– Боже. – Сержант покачал головой.

– А в прошлом месяце мы освободили шестнадцатилетнюю девочку, которую переправили в Англию и потом семь лет содержали в месте, куда не проникал дневной свет.

– Как такое может происходить? – возмутился Кевин.

– Людей контрабандой провозят в страну и силой заставляют работать на организованную преступность. Рабство, наркотики, отмывание денег, торговля оружием, ростовщичество и проституция. Некоторых из них просто выбрасывают на улицу, когда работы становится меньше, или даже убивают.

– Но ведь есть же законы, – заметила Стейси.

– Конечно, есть. У нас есть Билль о современном рабстве, принятый парламентом пару лет назад. По сравнению с зависимым трудом принудительный труд мигрантов гораздо легче…

– Минуточку, – прервал ее Доусон. – А какая между ними разница?

– Принудительный труд мигрантов – это когда у них силой отбирают документы и заставляют работать под угрозой применения силы или когда пользуются отсутствием документов у нелегальных иммигрантов. А зависимый труд отличается от этого и от торговли людьми тем, что человек сознательно соглашается работать для того, чтобы выплатить долг. Причем этот долг вешают только на тех, у кого нет никаких шансов его выплатить.

– До самой смерти? – уточнила Стейси.

– Совсем не обязательно. – Девон покачала головой.

– Это как?

– Вот смотри: давай представим себе, что нелегальный иммигрант платит пять тысяч фунтов за то, чтобы его провезли в страну. Это его основной долг, но уже в течение первой недели пребывания здесь он влезает в новые долги из-за необходимости оплачивать еду, жилье, одежду, возможность передвигаться по стране, и эти долги во много раз превосходят ту мизерную зарплату, которую выплачивают ему его работодатели.

– То есть долг никогда не уменьшается?

– Неа, с каждым годом он растет по экспоненте.

Стейси почувствовала, как ее охватывает ярость на несправедливость такой безнадежной ситуации.

– Но почему же это не прекращается со смертью человека? – поинтересовалась она.

– Потому что долг переходит на живущих членов семьи.

Стейси покачала головой. Абсолютная безнадега.

Девон заметила это.

– СЗ делает все возможное, но этого недостаточно.

– СЗ? – переспросил Доусон.

– Служба занятости. Они стараются защищать работников, попавших в сложную ситуацию, так же как и этих жертв современного рабства, но, как и у любой другой государственной структуры, у них не хватает людей.

– Мы тебя услышали, – сказала Стейси.

– Ну, а что по поводу этих Робертсонов? – поинтересовался Доусон.

– Чисты, как младенцы, – ответила Девон. – Нет даже намека на какие-то нарушения. – При этих словах в глазах женщины появилась озабоченность.

– А что в этом плохого? – не поняла Стейси.

– Что до меня, так слишком уж все чисто. Ни одной жалобы, даже анонимной. Если принять во внимание, что они нанимают только румынок, то я получаю больше жалоб на забегаловку за углом.

– И что же мы можем сделать? – задала Стейси вопрос, чувствуя, как ее охватывает ощущение безнадежности.

Девон наклонилась вперед и положила подбородок на переплетенные пальцы. На ее губах медленно появилась значительная и вызывающая улыбка.

– Вы можете поприсутствовать, когда я завтра утром наеду на это заведение.

Ким вышла из машины и оказалась в самом центре лихорадочной активности.

Прямо перед входной дверью возникали и распадались группы разнокалиберно одетых людей. Девицы, уже готовые к работе, стояли слева. Донну убили меньше чем сутки назад, а о Келли, которую убили в субботу вечером, все уже успели позабыть. Ким задумалась над тем, сколько всего девушек решились выйти на работу несмотря на то, что их следующим клиентом может оказаться безжалостный убийца.

Инспектор увидела покрытого татуировками мужчину, которого уже видела накануне. Тот отступил в сторону, и за ним она разглядела невысокую женщину с младенцем на руках.

Все разговоры замерли, когда она подошла к двери, все глаза уставились на не соблюдающую очередь. Дверь была открыта, но перегорожена старым натяжным барьером. С его ленты свешивался листок бумаги А4, на котором было написано: «Открытие в 20.00». Инспектор отметила про себя, что в очереди вполне могли оказаться воры, грабители и многие другие, мораль которых находится под большим вопросом. И тем не менее никто не пытался нарушить порядок очереди.

Обойдя барьер, Ким вошла в помещение и увидела Тима, стоявшего за стойкой рецепшен спиной к ней. Пара средних лет суетилась за стойкой, снимая картонные крышки с металлических контейнеров-переростков.

– А пахнет здесь совсем не плохо, – заметила она, подходя ближе.

Тим повернулся к ней лицом. Он попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось.

– Офицер, чем я могу вам помочь?

– Вижу, что вы сейчас немного заняты, – сказала Ким, отходя в сторону. – Я подожду.

Мужчина поставил картонные тарелки и положил пластиковые приборы на дальний угол стойки. Женщина стала разрывать бумажное полотенце на отдельные квадраты и раскладывать их как салфетки.

– Выглядит совсем не плохо, – похвалила Ким, чем вызвала улыбку на лице женщины.

– У нас есть мясные тефтели от «Джино», – Тим сделал шаг назад, – цыпленок чоу-мейн[54] от «Золотой Звезды», и мы ждем с минуты на минуту вклад от «Нандо»[55].