– Перестань! Перестань, прошу тебя! – повторял Володя, пытаясь справиться со мной.

Он ловил мои руки, удерживал сильно, но не жестко, пытался прижать меня к своей груди, как-то успокоить. Я остервенело отбивалась, лупила его, куда могла дотянуться.

– Скажи мне! – кричала я. – Скажи мне, Володя, дай мне слово, что это не вы! Не они! Обещаю, я тебе поверю. Просто скажи мне! Скажи, что это не они!

– Я… – начал Володя. И осекся. – Я… – повторил он тише, – я даю тебе слово, что я к этому не причастен.

– А они? – Я махнула рукой куда-то в сторону и вверх, туманно обозначая некие высшие, неизвестные мне, но, без сомнения, хорошо знакомые Володе силы. – Они тоже?

– Я не знаю, – наконец тихо ответил он.

Он ведь мог мне солгать, мой тихий честный Володенька. Мог успокоить, заболтать, предоставить сотни отлично сфабрикованных доказательств того, что смерть мамы случилась по естественным причинам.

Но он этого не сделал.

Он сказал мне правду – он не знал, было ли это трагической случайностью или частью плана.

И я так никогда этого и не узнала.

Позже, через несколько лет, я приехала на мамину могилу в Троекурово.

Памятник был простой, без вычурности, но добротный – Зоя Андреевна не поскупилась, все сделала, как положено. Гладкий серый камень, золотом выбитые буквы, фотографический портрет в белом кругляшке…

Могила густо заросла травой – разумеется, для того чтобы часто бывать на кладбище и следить за ней, Зоя Андреевна была уже слишком стара. Помню, я опустилась на колени в пыль и принялась яростно выдирать из земли сочные зеленые стебли. Они не желали поддаваться, резали пальцы, а в ушах у меня вдруг зазвучал мамин голос:

– Алина, что ты творишь? Посмотри на свои руки! Как ты собираешься с такими руками подходить к инструменту?

И у меня сдавило горло.

Мама…

Строгая, вечно напряженная, нелепая, худенькая, мама. Мама – в темных мягких струящихся платьях, с болтающимся на шее кулоном-часами, с обрезанными под корень ногтями и сильными гибкими пальцами пианистки. Мама, грезившая о большой музыкальной карьере, возлагавшая надежды на то, что хотя бы дочь добьется в жизни того, что не удалось ей. Погибшая из-за того, что эта самая дочь по собственной глупости и авантюрности вляпалась черт знает во что.

Мама, прости…

Володя еще пытался как-то меня успокаивать, внушал что-то тихим монотонным голосом, обнимал.

Я же, выкричавшись, словно оцепенела. Потом попросила его тихо:

– Уйди, пожалуйста!

Наверное, я выглядела в тот момент достаточно убедительно, потому что Володя покорно отпустил меня, аккуратно задвинул стул и вышел.

Я села на кровать, повалилась лицом в подушку. Истерика закончилась, все в голове моей вдруг стало на удивление ясно, словно навели резкость в фотоаппарате.

«Они избавились от матери, – думала я, – потому что хотели лишить меня последней связи с прошлым. Но не рассчитали, что тем самым сделали меня и абсолютно свободной, развязали руки. Если до сих пор я могла опасаться, что в случае моего неповиновения пострадает мать, теперь они потеряли единственного заложника.

Я могу сбежать.

Могу сделать это хоть завтра. Больше ничто меня не остановит.

Чем теперь им мне угрожать? Неужели тем, что убьют меня? Господи, это даже смешно!»

На следующий день за пять минут до прихода Володи (я очень рассчитывала на его обычную пунктуальность, и расчеты мои оправдались) я разобралась с камерой наблюдения, запустив в нее хитрую вирусную программу, которую мы только на прошлой неделе разработали вместе с преподавателем на занятиях по программированию. Когда Володя вошел в мою комнату, я сидела на полу, спиной к нему, держалась за щиколотку и тихонько подвывала.

– Что случилось? – тут же деловито осведомился он. – Ногу подвернула? Дай посмотреть…

Он быстро подошел, присел на корточки и склонился над моей ногой. Я, резко выпрямив ногу, нанесла ему быстрый удар пяткой в нос – этому меня научил мой инструктор по рукопашному бою.

Володя вырубился беззвучно, просто осел на пол.

Я подхватила его голову, чтобы он не грохнулся о бетон затылком, осторожно устроила его на полу, стащила с него ботинки и куртку (нельзя же мне было бежать отсюда в выданных мне тряпичных тапочках и трикотажной кофте), забрала ключ-флешку и поспешно вышла из комнаты.

Такое ощущение часто бывало у меня в детстве, после очередной бесконечной зимней ангины. Когда целые недели сливаются в сплошную пелену жара, горячечного бреда и ломоты в костях, когда кажется, что весь мир вокруг тебя сжался до размеров постели, и колючий шерстяной шарф раздирает горло, и все тело горит от высокой температуры…

А потом вдруг однажды болезнь отступает, и ты впервые выходишь на улицу, еще слабая, едва держащаяся на ногах.

Ты стоишь во дворе и жадно глотаешь свежий воздух – такой вкусный, влажный и сладкий, что, кажется, можно откусывать его ломтями словно арбуз и чувствовать, как сок течет по подбородку. И все вокруг кажется каким-то новым, чистым, ярким. И в теле такая легкость, что кажется: подпрыгни – и зависнешь в воздухе, как воздушный шарик!

Что-то такое я чувствовала, когда мне удалось сбежать из моей шарашки.

…До Новосибирска я добралась через два дня.

Два дня скитаний по окрестным деревням и поселкам в больших мне, на несколько размеров, Володиных ботинках. И мне постоянно казалось, что все это мне только снится.

Не могло же все быть так просто?

Запереть Володиным ключом грязно-розовую конуру, столько времени служившую тюрьмой, оставив на полу распростертое тело, проскользнуть по коридорам в давно уже запримеченный отсек, где составляли контейнеры с грязным бельем. Контейнеры эти затем спускали на грузовом лифте куда-то вниз, как я подозревала – в техническое подвальное помещение, наверняка охраняемое куда менее тщательно, чем «кельи» будущих агентов. Нырнуть в этот самый бак с грязным бельем, прикрыться с головой смрадными тряпками и ждать, ждать…

Ждать, пока кто-то не возьмется за ручки бака, не вкатит его в скрежещущий лифт, а затем не выкатит в каком-то другом помещении. Дальше опять же дело техники: дождаться относительной тишины, выскользнуть из бака, вырубить точным ударом тетку в синем рабочем халате – уборщицу или прачку? Облачиться в ее халат, натянуть низко на лоб форменную шапочку, позаимствовать документы – пропуск, ключ-карту. Затем с помощью этой самой ключ-карты пройти через турникеты, ведущие на волю, проскользнуть мимо скучающих охранников – как я и предполагала, выходу для персонала внимания уделяли куда меньше.

И все – я на свободе!

Самым сложным из всего этого плана оказалось ударить по голове Володю.