– За что он меня так, Кудеяр? Почему? Всю жизнь ему отдала… Ни разу на сторону не глянула. Преданной была, честной и ласковой. Душу загубила, с ведьмами и знахарками знаясь, снадобьями и зельями пользуясь… А он?! Молодуху смазливую встретил да тут же всю жизнь нашу прахом под юбку ей пустил! Отписки бесстыжие шлет, интересом державным прикрывается. В лицо даже сказать о подлости своей не посмел, за Даниила – митрополита – прячется!

Что мог ответить на сие боярский сын? Только молча гладить любимую женщину по волосам. Любимую, впервые в жизни оказавшуюся в его объятиях, ищущую его защиты, спасения. Оказавшуюся так близко, как он уже очень, очень давно даже и не мечтал. Сердце мужчины колотилось, грозя переломать ребра и разгоняя по жилам не кровь, а кипяток, лицо горело, во рту пересохло. И то ли желая утешить, то ли осушить, то ли просто не устояв перед таким невероятным соблазном – он наклонился и поцеловал влажные, соленые глаза Великой княгини.

Соломея не протестовала – не отталкивала, не крутила головой, не говорила ничего против, лишь зажмурилась, и боярский сын, смелея, стал целовать ее лицо, шею…

Трудно сказать, чего в этом было больше – желания спрятаться от обрушившейся беды в чьих-то сильных руках, тоски по мужской ласке, обиды и желания отомстить или променянной на власть и титул действительной, настоящей любви, что так долго таилась в ее сердце, – но женщина буквально тонула в этих поцелуях, ласковых прикосновениях, в этой нежности, и ей хотелось погрузиться в подобную негу целиком, всем телом до самого последнего уголка.

– Крючки… Сзади… – прошептала она.

Пальцы Кудеяра пробежали от ее затылка вниз, по вороту и бархату сарафана, ткань ослабла, горячие губы добрались до обнаженных плеч Соломеи, опустились ниже ключицы, еще ниже – и государыня наконец-то избавилась от мыслей о подлости супруга. Хотя бы на время, на то время, когда ее душа утонула в забытом огне девичьей страсти, сминающей все правила и законы…

Спустя пару часов задрожал, пуская копоть, огонек на одном из светильников. Наверное, только в этот миг, возвращающий боярского сына из мечты в реальность, он и осознал, что лежит в постели с обнаженной государыней всея Руси, лаская ее грудь и целуя плечи, отдыхая после сладкого урагана любви.

– Давай убежим, Соломея? – предложил он. – Поехали со мной!

– Как, Кудеяр? – покачала головой женщина. – Или ты мыслишь, что из свиты, караулов дворцовых, стражи крепостной сего никто не заметит? Так ведь они не токмо охранять меня поставлены, но и сторожить крепко-накрепко! Даже Анастасия Шуйская, и та лишь до того предела предана, пока я на троне и бесплодна. Бережет, чтобы Ваське путь к свободе через яд не облегчился.

– Тайно скроемся, любая моя. Черной лестницей, тайницкой калиткой. Никто и не заметит!

– Куда? К тебе на север али к родичам моим в Кострому? Так ведь холопов беглых, и то ловят! А тут княгиня, государыня… В Литву дикую али Крым сарацинский? Так уживемся ли там? Да и доберемся ли? На том пути многих бояр ловят…

– Я проведу! Порубежником столько лет отслужил, от недобрых глаз таиться умею.

– Не спеши, Кудеяр, – погладила его голову Соломея. – Поперва посмотрим, как тут сложится. Плаха мне не грозит, к прочему можно приспособиться. А может статься, не дадут Василию развода патриархи греческие! Тогда и вовсе не ведаю, каково все выйдет…

Закоптила вторая лампа. Мужчина торопливо поднялся, снял светильники, вышел в соседнюю комнату, вскорости вернулся с двумя другими, горящими ровным ярким огнем. Повесил их на кованые подставки, вернулся в постель и стал целовать ступни Соломеи, щиколотки, лодыжки, подбираясь все выше и выше. Женщина закрыла глаза и застонала, млея в долгожданных ласках…

25 августа 1525 года

Москва, подворье князей Оболенских

Кудеяр вошел в ворота, ведя лошадей в поводу. Ни о чем не спрашивал, ничего не просил, ничем не хвастался. Просто передал поводья так же тихо вошедшим холопам, дабы отвели скакунов на конюшню, взял на плечо чересседельную сумку и отправился в свои покои.

Однако же, несмотря на скромность боярского сына, хозяина дома о нем известили не медля. А любопытство воспитанника оказалось столь велико, что он не утерпел и самолично появился в комнатах воина.

– Рад видеть тебя, дядька! – широко улыбнулся Иван Федорович. – Дай я тебя обниму! Как-то ты выскочил на минутку, и бац! Два месяца ни слуху, ни духу. Я уж беспокоиться начал, заскучал.

– Что от меня проку на стройке, княже? Как крепость под огненный бой переделать и куда пушки поставить, нижегородские розмыслы получше меня знают. Я же даже луком пользоваться не люблю. Коли на соблазн такой поддашься, татары обязательно стрелами забросают. У них сие куда лучше выходит. А воевать надобно так, чтобы имеющейся силой давить, а ворогу своей пользоваться не попускать…

– И как Соломония Юрьевна себя чувствует? – не поддался на попытку увести разговор в сторону хозяин дома. – Здорова ли, где пребывает?

Кудеяр подумал, оценивающе глядя на воспитанника, потом вздохнул и откинул верхний клапан на сумке, собираясь ее разбирать. Тихо ответил:

– Жива-здорова. Бодра, хоть и в обиде. Ныне в Москву ее перевезли, можешь сходить, поклониться. Сочувствие в предательстве мужнином выразить.

– Ты не отступился, дядька! – восторженно выдохнул князь, вскинул и сжал кулаки: – Ты все же не отступился! Я так и знал! Ты молодец, боярин, настоящий русский витязь! В любом деле до конца идти надобно! Победить или умереть, и никаких отступлений!

– Ты так и рвешься что-нибудь для опалы государевой себе наговорить, Иван Федорович, – укоризненно покачал головой Кудеяр.

– Теперь сие более не крамола! – широко ухмыльнулся князь Овчина-Телепнев-Оболенский. – Ведь Соломония Юрьевна больше не государыня, верно? Можно любить, можно ругать, можно на санях по Яузе катать. Или как оно там? Зачем ее в Москву привезли? Привезли или сама приехала?

– Не знаю, княже, – вздохнул Кудеяр. – Никогда сего на Руси не случалось, чтобы муж с живой женой расходился. И как оно там будет, не ведаю.

* * *

В эти самые минуты и тоже в Москве, через пять улиц от Кудеяра и князя Ивана Федоровича, на подворье князей Шуйских, в богато отделанной горнице – выстеленной коврами, обитой расшитым сукном, заставленной резной мебелью – почти о том же самом беседовали два человека. В кресле за столом сидел в атласном халате Василий Васильевич по прозвищу Немой, а за спиной его стояла великокняжеская кравчая, мягко оглаживая щеки хозяина дворца.

– Зачем же ее привезли, Настя? – пригубил вино князь Немой.

– Я так слышала, патриархи греческие согласия своего на развод Василию не дали, – негромко сообщила Анастасия Петровна. – И теперь он затевает суд и следствие по поводу колдовства, в коем Соломея замешана. А сему свидетелей тьма-тьмущая. Таиться деваха деревенская совершенно не умела.

– Да, Великий князь всегда своего добьется, – согласно кивнул Василий Васильевич. – Не мытьем, так катаньем, ан волю свою утвердит! Похоже, не удался наш план, Настя. Появится у государя новая жена, будут и наследники.