– Жаль. Мне так хотелось искупить… – нахально подмигнул ей князь и повернулся к свите: – По коням! По краю поросли пойдем, дабы веселью великокняжескому не помешать!

– Надеюсь, он не сильно распугал моих псарей, милый? – Государыня снова накрыла рукой ладонь мужа. – Все вояки такие грубияны!

– К охоте все готово, князь? – обратился к князю Шеину Василий Иванович.

– Все готово, государь! – немедленно выступил вперед конюший. – Вон вдоль того перелеска изгоном пойдем и на луг за березняком дичь выгоним. Там сподручнее всего брать будем.

– По коням! – поднялся Великий князь. – Подать нам с государыней свежих лошадей, и спускай своры!

Самый восторг псовой охоты – это нестись вскачь, не разбирая дороги, за стремительными гончими, взмывая над поваленными бревнами, перескакивая ямы и овраги, огибая толстые стволы и кучи валежника. Правда, на ухоженном лесовладельцами отрезе больших ям и препятствий не имелось – и потому даже сидящей в седле боком Елене Васильевне удавалось держаться наравне с мужчинами, весело покрикивая и погоняя чалую кобылку хлыстом.

Собаки, легко пронзая тощими телами молодую поросль, вспугивали со своих мест где зайцев, где оленя, где кабаний выводок и гнали вперед. Среди прочего выпугивали они и тетеревов, и куропаток – и Великая княгиня не могла не видеть, как с левого края поля взмывают по очереди два сокола, чтобы сбить добычу и опрокинуть ее с небес в руки своего владельца…

Спустя несколько часов, взяв с березняка пять косуль, двух кабанов, одну лису и целую горку зайцев, охотники опять расположились на отдых, попивая вино, закусывая сластями и орешками. И опять к месту привала прискакал веселый князь Овчина-Телепнев-Оболенский. Правда, теперь – в сопровождении одного лишь зеленоглазого слуги. Спешился возле края ковра, снял чересседельную сумку, чинно поклонился:

– Твое здоровье, государь! Твое здоровье, государыня! – Он подошел ближе и положил сумку к ногам Великой княгини: – Вот, Елена Васильевна! Сих птиц ты спугнула, мои же соколы токмо взяли. По совести, половина добычи твоя. Отпробуй дичи небесной, прекраснейшая из женщин. Может статься, после того тебе и разонравится жилы кабаньи пережевывать?

На бритых щеках повелителя всея Руси заиграли желваки, и он посмотрел на терпеливо удерживающего коней зеленоглазого дядьку князя.

– Похоже, Кудеяр у нас заразен, – пробормотал он себе под нос. – Молодцы другие, а нравы прежние… Ну что же, лекарство надежное да проверенное тоже известно.

– Что ты говоришь, милый? – окликнула его юная супруга. – Князь Иван у нас на пир останется али нет?

– Воеводе Овчине-Телепневу-Оболенскому сие служба не дозволяет, – ответил Великий князь. – Донесли мне купцы, с Крыма вернувшиеся, что царь тамошний Ислам-Гирей сорок тысяч нукеров в войско великое собрал, дабы ограбить пределы русские и тем обогатиться для ссор со своим султаном. Ныне рать сия, понятно, ужо выступила и вскорости в порубежье нашем будет. Дабы остановить басурман, князь Лопата по повелению моему полки в Серпухове сбирает. Семь тысяч конницы кованой там есть, а кроме того, две тысячи пищальщиков и тридцать тюфяков на колесах я повелел от арсенала московского в помощь ему направить. Ты мой лучший воевода, Иван Федорович! Тебе сих сил хватит, дабы басурман через Оку не пропустить. Скачи, сбирайся! Желаю, чтобы завтра на рассвете ты из Москвы выехал, силы все под руку свою принял и сдерживал басурман до холодов, покуда в Крым свой греться не сбегут. Приказ с назначением тебе доставят еще до заката. Ступай!

– Слушаю, Великий князь, – поклонился воевода, отступив на пару шагов, а потом повернулся к лошадям: – По коням, Кудеяр! Государь сказывает, заскучали по нам степняки! Надобно развеселить.

Елена Васильевна с грустью проводила лихого молодца взглядом, поманила ближе кравчую и шепнула, кивнув на оставленную сумку:

– Прибери…

8 июля 1526 года

Ратный лагерь возле Серпухова

Воевода Иван Федорович медленно ехал вдоль рядов палаток, юрт и простых полотняных навесов, мимо костров, расстеленных на земле попон и ковров. Взгляд бывалого воина легко и быстро оценивал состояние собранной для обороны порубежья армии. Оружие не разбросано, ухожено, клинки совен и рогатин поблескивают салом, топорики наточены, броня заботливо прикрыта рогожами. У каждого кострища – небольшая стопка дров. Нормальных, колотых, а не случайного валежника. Котлы полны, люди трезвы и веселы, грязи нигде не видно.

За несколько месяцев похода подобная красота обычно исчезает. Люди устают, выматываются. Падают спать где попало, наскоро бросив подстилку, перестают следить за одеждой. Топят костры чем попало, недоваривая еду, да и едят нередко чуть не лебеду, истратив взятые в поход припасы, снимают усталость и голод хмельными бражками. Затем начинают ржаветь клинки, люди плохо держат строй, перестают слушать приказы, не желают покидать удобных ночлегов и… И все – ополчение нужно распускать, пока оно не стало расползаться само. Ибо к войне такая толпа уже не способна.

Но до подобного состояния нынешним полкам оставалось еще много-много месяцев тяжелой службы. Ныне же собранные князем Лопатой тысячи больше всего напоминали волчонка, наконец-то вырвавшегося на свободу из тесной и душной норы. Зубы блестят, силы через край, страх перед опасностями еще не проявился.

Не меньше года исполченные на порубежье бояре по усадьбам отдыхали – было время в порядок себя привести, дела поправить, с детьми наиграться, по сечам кровавым и добыче богатой соскучиться. Сейчас их не нужно было гнать в битву. Сегодня они желали сражения сами.

Князь Овчина-Телепнев-Оболенский доехал до самого края лагеря, придержал коня, с интересом глядя на составленные шалашиком бердыши. Затем поманил пальцем одного из пищальщиков:

– Кто у вас тут за главного, служивый?

– Андрей Городня, боярин, – подошел ближе длинный и худой парень в длинном суконном кафтане и суконной же шапке-колпаке. – Позвать?

– Не нужно, опосля сам найдет, – покачал головой князь. – Скажи, как вы сотней своей воюете?

– Знамо как, – пожал плечами тот. – В пищаль жребия десяток пуль закатываем, фитиль зажигаем да ждем. Как ворог на две сотни шагов приблизится, залп по нему даем, стволы бросаем и прочих, выживших, на бердыши принимаем. Оружие доброе, и рубить, и колоть умеет. Из крепости или из-за тына, знамо, спокойнее. Но и в поле тоже ничего… Держимся.

– Славно… – кивнул воевода и привстал на стременах. Тюфяки тоже были здесь: уложенные на возки пушки в человеческую ногу толщиной. И длиной примерно такие же. – А этим как? Ими же обычно токмо из башен крепостных стреляют!

– А что за разница? – пожал плечами пищальщик. – В башне у бойницы кладут, к колоде ободами приматывают. На поле ту же колоду в землю прикопать можно. Зато в каждый ствол по полведра дроба влазит! Зело добре ряды вражьи прочищает, коли с нужной стороны подойдут.

– Славно, – еще раз кивнул воевода и повернул коня. Негромко спросил едущего рядом боярского сына: – Значит, дядька, сказываешь, нельзя драться там, где ворог этого ждет, и так, как он готовится? И кулаком лупить со всей мощи, силу по всему порубежью не размазывая?