Когда Айк замолчал, Престон взглянул на него и сказал:

— Я был не прав. Я твой должник, парень, и привык отдавать свои долги.

Он рванул с места, мотор его изрыгал пламя, и Айк почувствовал такое одиночество, какого не испытывал еще никогда, даже в пустыне.

На этой неделе он встретил Престона еще раз. Это было за ночь до предполагаемой поездки на ранчо. Он не мог заснуть, бродил по прибрежному шоссе и, проходя мимо салона, где ему делали татуировку, увидел Престона. Было очень поздно, все прочие магазины давно закрылись. Айк пошел на свет, льющийся сквозь заляпанную витрину, заглянул внутрь, как тогда делали девчонки-панкушки, и увидел тяжелые черные сапоги и обезображенные руки, свисающие по бокам кресла. Престон откинулся назад и смотрел в потолок. Старик нагнулся над ним и сосредоточенно работал. Он работал очень медленно и, как показалось Айку, не так, как тогда с ним. Айк не мог бы сказать, в чем заключалась разница, но понял, что будет лучше, если его не заметят, и отступил в тень. Он хотел дождаться Престона. В душе его снова поднялись сомнения, правильно ли он решил тогда, на шоссе, что не будет ни о чем его спрашивать. Но так и не дождался. По какой-то непонятной причине у него застучали зубы, и Айк бросился бежать по улицам Хантингтона, который больше не казался громадной отлаженной системой, а внезапно превратился в темный запутанный лабиринт, откуда, он боялся, ему уже не выбраться.

Пока добирались до ранчо, пришлось понервничать. При первом же взгляде на Хаунда Айк понял, что тому не мешало бы как следует выспаться. Держался он исключительно на кокаине и то, как вел машину, было лучшим тому доказательством, — гнал как бешеный. Серая асфальтовая лента за окном разматывалась слишком быстро. Они ехали в «Стингрее». Позади них Фрэнк Бейкер вез в фургоне кое-какое снаряжение: доски для серфинга, гидрокостюмы. Выехали вместе, но Фрэнк быстро отстал. Мишель один раз попросила Хаунда сбавить скорость, на что тот раздраженно ответил, чтобы она не лезла не в свое дело. В этот момент машину занесло на крутом вираже, и Айк подумал, что Мишель вряд ли хорошо изучила Хаунда.

Когда они добрались до домика охраны у въезда на ранчо, было еще очень рано. Ничто не свидетельствовало о том великолепии, которое начиналось чуть ли не сразу за воротами. Откуда не возьмись на иссушенных склонах появлялся густой лес. Огромные мрачные деревья. Мох свисал с темных ветвей призрачными шлейфами. Чтобы увидеть небо, приходилось запрокидывать голову. Журчали родники. Внезапно деревья расступились, и открылась большая округлая лужайка. В конце подъездной дорожки стоял огромный дом с маленькими испанскими окнами, балконом с чугунной решеткой и черепичной крышей. Местами на стены карабкался старый, почерневший от времени плющ. И над всем царила тишина.

Хаунд притормозил у небольшого фонтана. Плескавшиеся в воде черненькие птички вспорхнули, но вскоре вернулись, и их щебетанье смешалось с журчанием источника и гулом остывающего мотора.

Они поднялись по каменной лестнице, открыли большую деревянную калитку и оказались в розовом саду. Тогда-то Айк впервые заметил, что дом находится в непонятном небрежении. Розовый сад весь зарос сорняками и грубой сухой травой, лишь на нескольких старых кустах распустились яркие бутоны, похожие на сполохи пламени.

Пройдя через вестибюль, они поднялись по устланной коврами лестнице. Майло сидел за письменным столом и разговаривал по телефону. Когда гости вошли, он кивнул и подмигнул им, но голос у него не изменился. Хаунд подвел их к окну, чтобы они полюбовались видом.

Через обильно поросший лесом каньон виднелось море; Айк догадался, что это и есть густая темная растительность, которую он видел однажды с воды. Перед ними расстилалась великолепная панорама, будто они были на вершине мира. Зеленые холмы, поросшие дикой горчицей, а в отдалении — игра всех оттенков синего. Айк услышал, как Мишель восхищенно вздохнула.

— Ну как? — раздался позади них голос.

Майло поднялся из-за стола и шел к ним; на его толстых бедрах перекатывались мускулы.

— Как красиво! — ответила Мишель. — Даже не верится. В жизни ничего подобного не видела.

— Вот и ладно, — сказал Майло, кладя руку ей на спину, — у нас масса времени. Гуляйте, получайте удовольствие. Ты, Айк, привез доску?

Айк ответил, что да. Он смотрел не на Майло, а на Хаунда. Тот стоял возле письменного стола, со скрещенными на груди руками и опущенной головой, словно глубоко задумался или заснул, но лица его Айк не видел.

Ближе к полудню он смог наконец заняться волнами. Фрэнк подвез доски и тут же куда-то ушел с Хаундом. Мишель согласилась, чтобы Майло показал ей дом. Она сказала Айку, что придет на пляж позже.

Волны были такие, что лучше и желать нельзя: от метра до полутора, при юго-западном ветре, причем с самой что ни на есть удобной для серфинга поверхностью и развернутые к солнцу. Откуда ни возьмись приплыла стая дельфинов и принялась лениво кружить, выставляя из воды спины и перекликаясь друг с другом удивительными трубными звуками. Они плавали так близко от Айка, что добраться до них хватило бы одного гребка. Чинно, строем, едва не касаясь поверхности воды, пролетели пеликаны. Чуть удалившись, они развернулись и теперь скользили вместе с набирающей силу волной. Пеликаны, играя с волнами словно заправские серферы, — подзадоривали Айка. И он, отдавшись воле убранных нежным жемчугом волн, принялся с увлечением резать доской хрусткое стекло.

Не нужно было торопиться, смотреть в оба и кричать на тех, кто не желал ждать своей очереди. Можно просто умиротворенно грести и получать удовольствие не только от процесса, но и от вида самих волн. Тогда, в свой первый приезд, он не понял, что серфинг — это не просто катание на волнах. Теперь же он осознал, что все его действия — подгребание, седлание волн и ухищрения, предпринимаемые, чтобы на них удержаться, — это единый ритуал. Все вокруг — элементы единого целого: птицы, дельфины, морские водоросли в прогретой солнцем воде и сам он тоже. Это же, наверное, тогда ощущали и два молодых человека — Престон и Хаунд. Он думал о том, что и раньше пляжи, подобные этому, были редки, как жемчужины, прибитые морем к береговой кромке. Такая находка должна была казаться невероятной удачей, обретенным навеки счастьем. А сейчас он видел мусор и пену, оставшиеся от этой мечты, и думал о том, что не только Престон и Хаунд утратили эту мечту. Пирс, вода, битком набитая серферами средней руки, весь этот балаган, который представляет из себя столица серфинга… То, в чем раньше Айк видел энергию и волю к жизни, теперь обернулось отчаянием и безысходностью, усталостью, побеждаемой только кокаином. Они все потеряли. Ныне было только падение, и не было пути наверх. Сейчас это стало очевидно — намного очевиднее, чем когда то же самое пытался объяснить ему Престон. Он тогда не понял, что Престон прав. В этом едином движении было нечто, за что можно держаться и на чем можно построить свою жизнь. И сейчас Айк был уверен, что все сложится, если только ему удастся вырваться отсюда и увезти с собой Мишель.