— Завтра они снова разденут тебя и положат в купель, а я снова буду лить на тебя кровь какого-нибудь насильника или убийцы, — проговорил он, а я просто наслаждалась его лицом и звуком его голоса и думала о том, что испытала, если бы он прикоснулся и перчатки на его руке не было. — В прошлый раз это был Джилсон Уорвик, а кто будет завтра — я не знаю… Что ты сказала сестре Гурович? Почему она так яростно ненавидит тебя? Почему хочет добиться твоего пострига?

Неужели он действительно не понимал? Не видел, какими глазами она на него смотрит?

— Разве она не раструбила об этом на каждом углу? — поинтересовалась я как ни в чем не бывало.

— Она сказала братии, что клирование не очистило тебя от порочной скверны в полной мере. Что в тебе уже произрастает гнилостный цветок разврата, который нужно выкорчевать, — было видно, что Коул передает ее речь дословно. — Что нужно еще как минимум два ритуала, а если и это не поможет, то тебя нужно отправить в монастырь.

— Очень добродетельные намерения, — я усмехнулась и открыто посмотрела ему в глаза. — А по своей сути, Ваше Высокопреосвященство, что дает клирование? Как влияет на мой моральный облик то, что вы с ног до головы обмазываете меня кровью?

Он молчал долго, и ответил уже тогда, когда я и не надеялась на ответ.

— Братия… усомнилась во мне, Моника. Братия хочет видеть, что я могу… тебя касаться.

— И твой перстень не заморозит мое сердце… — очень тихо, почти шепотом закончила я.

И тогда Коул Тернер молча снял перчатку с правой руки, а затем прикоснулся костяшками пальцев к моей щеке, и я почувствовала леденящий холод золотой печатки на безымянном пальце, так ярко контрастирующий с его теплой кожей.

— Твое сердце, Моника… — проговорил он, ласкающими движениями очерчивая овал моего лица. — Я слышу, как оно бьется. Каждый его удар отдается во мне. Но ты можешь быть спокойна, ангел мой. Я его не трону. Нет на свете такой силы, которая заставит меня нарушить свое слово.

А в следующее мгновение он притянул меня к себе, и я, трепеща, опустила ресницы, ожидая поцелуя, жаждая его, как умирающий — глотка прохладной чистой воды.

Но вместо этого он легко прикоснулся губами к моему лбу в поцелуе отца-покровителя — так не раз целовал меня отец Петцваль, а потом проговорил стандартную форму, которую я не раз слышала от старого капеллана: “Именем Каина благославляю тебя, дочь Лилит. Не совершай более подобных деяний, Моника, и наши боги будут благосклонны к тебе”.

Вообще изначально я планировала обратиться к офицеру Гурович с какой-то душераздирающей речью, пока она будет готовить меня к повторному клированию. Что-то в духе: “О боже, сестра Анежка, что происходит? Я доверилась вам, излила душу, а вы…”

Но чувствуя на себе толстые, как сардельки, пальцы абсолютно невозмутимой толстухи, затягивающие марлю, я поняла, что заводить с ней душевные разговоры мне категорически не хочется.

Похоже, ей даже в голову не приходило, что она совершила что-то, мягко говоря, неправильное. В конце-концов, ей и так приходилось непросто, а я тут еще и издеваться собралась…

Я понимала, что она пойдет дальше, что будет до последнего добиваться еще одного клирования, а затем и моего сослания в монастырь святой Бернадетты Симонской. Ей нужно было устранить соперницу и в этом сестра была предсказуема. К моим многочисленным проблемам добавилась еще одна — словно бусинка четок скользнула по нитке вниз.

Ступая практически обнаженной по капелле, я вдруг обратила внимание на взгляды нравственников. В прошлый раз я была слишком испугана, дрожала, как осиновый лист, а поэтому приняла их за злобные и презрительные. Но сейчас я ясно видела, с какой жадностью некоторые из них, и особенно каноник Паган, пялятся на мою грудь.

Лицемерие и притворство — вот, что такое этот ритуал и вся их религия! Они наказывали за то, чего не могли иметь сами.

Но они могли смотреть сколько угодно, потому что только Коул мог касаться меня. Еще медленнее и внятнее, чем в первый раз, он читал латинский текст, даже не глядя в псалтырь.

Он смотрел на меня, но смотрел спокойно и абсолютно отрешенно. Он трогал меня, но так, словно на моем месте могла быть та же самая офицер Гурович, или любая другая женщина — толстая, худая, молодая или пожилая… Кардинал проводил обряд и ему действительно было все равно, над кем его проводить.

В какой-то момент подумалось, что все, что было между нами — та ночь, когда он привез меня к себе, танец на хрупком льду и то, как он прикрыл меня в Поселении перед всей братией, мне почудилось…

Это был безупречный Его Высокопреосвященство Коул Тернер — непробиваемый и фанатичный поборник веры в Каина и Лилит, бездушный робот без единой эмоции на красивом отрешенном лице. Он был таким чужим, а я сходила с ума, охваченная отвратительным чувством бессилия и полной безнадежности.

Не потому что Кастор Трой сотрет меня в порошок — ведь я не сделала то, что он велел. Теперь у меня точно не получится — кардинал ясно дал понять мне и всем окружающим, что глупо даже думать о том, что между нами что-то может быть.

Но мое сердце разрывалось от тоски по этому мужчине, который сейчас, прикасаясь к моему телу окровавленными пальцами, был таким далеким, как если бы находился на другом конце вселенной.

Выплеснув на меня три золотые чаши с кровью, он не ушел — каноник Паган что-то спросил, потом заговорили остальные, и только Анежка Гурович молчала, глядя на Коула с несвойственным ей выражением мечтательной мягкости.

Обряд был проведен, братия в очередной раз убедилась в кристальной чистоте своего духовного лидера, и сестре Гурович оставалось всего лишь по-тихому сплавить меня, чтобы не мозолила глаза, и снова беззаветно и преданно любить своего кардинала, зная, что ревновать его теперь не к кому.

Так как Коул был занят беседой с братией — среди этого разговора я несколько раз уловила слово “Иуда”, на меня больше внимания никто не обращал.

С некоторым трудом выбравшись из купели, чуть не подскользнувшись и не загремев на мраморный пол капеллы при этом, я накинула на себя заботливо приготовленную Гурович простыню, на которой тут же проступили буроватые пятна, и направила свои стопы прямиком в душ, который был расположен в раздевалке тринажерного зала полицейского отделения.

Так как было достаточно поздно и рабочий день заканчивался, я даже могла рассчитывать на радость никого при этом не встретить — видок у меня был еще тот.

Но в душевых-то уж точно никого не будет — поздно…

Смешанная с кровью вода стекала с меня в водосток, а я просто стояла, подставляя под тугие горячие струи душа то спину, то грудь.

Сегодня вечером в бордель приедет тот таинственный и долгожданный клиент, которому Эдна Диофант меня обещала. Я буду с ним милой, я буду делать все, чтобы он остался доволен…

Возможно, мне повезет, и он будет хоть чуть-чуть, хотя бы отдаленно похож на одного мужчину с холодными синими глазами, и тогда я смогу представлять на месте этого клиента его…