litbaza книги онлайнСовременная прозаМудрецы и поэты - Александр Мелихов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 50 51 52 53 54 55 56 57 58 ... 84
Перейти на страницу:

С книгами, так сказать с художественной их стороной, было приблизительно так же. Он понимал: да, это хорошо – и все. До глубины как-то не доходило, вернее, доходило, но чаще всего смутно, глухо, как звук сквозь стену. Он утешался тем, что большинство, как хотя бы та же его жена, живут так, вероятно, от колыбели до могилы. Только воспоминания становились все живее и живее, чему, возможно, способствовали частые упражнения.

Иногда он начинал искать прибежища в проницательности, в которой, однако, было больше мелочности и желчи – благ один бог, и то лишь потому, что всемогущ и ему никто не может повредить, – и ему льстило, что он всех видит насквозь. А иногда казалось, что жизненные его неурядицы происходят из-за независимого нрава, неумения подольститься, тем более что жена была убеждена в этом, хотя, как правило, независимый нрав лишь довершал начатое. Однако теперь он культивировал его в себе, и так успешно, что он оказался в состоянии самостоятельно причинить ему несколько неприятностей, в свою очередь укрепивших его заблуждение. Последнее убежище – «вся его беда в независимом нраве» – было настолько уютно, что нежелание покидать его было, пожалуй, самым сильным препятствием, мешавшим поступить куда-нибудь на заочное отделение, писать глупые контрольные и сдавать глупые экзамены, чтобы доказать, что он не глупее самого глупого из дипломированных глупцов. Тем более, однажды покинув это убежище, вернуться в него было бы трудно. Многие из новых слабостей он в конце концов замечал в себе, но кое-чего так и не видел, не хотел видеть. Кое-чего, что было заметно брату, который хорошо его знал: когда-то они были очень дружны.

(Брат нашел бы в его письме упоминания о таких вещах, заметить которые прежде было не то что ниже его достоинства, но они и в самом деле совершенно его не заинтересовали бы, – например, насмешка над внушительностью банщиков, создаваемой отдельным столиком, была явно нацелена на Юркиного директора. Брату показалось бы неуместным уподобление детей открытой ране. Свое отцовство он ощущал не так и считал, что обостренное ощущение опасности, близости несчастья в повседневной жизни возникает не от лучшего понимания опасности, а просто от нервной усталости. Конечно, он не согласился бы с тем, что нам так уж мало пользы от ума и мускулов. И уж конечно, отметил бы типичную для неудачников наклонность к бесплодным, а главное, не слишком интересным философствованиям.

В последнее время, еще не желая формулировать это окончательно, брат стал склоняться к мысли, что Юрию просто не хватает ума, настоящего ума, способного правильно оценивать обстоятельства и принимать правильные решения. Ума, который дается не для того, чтобы быть наблюдательным, тонким и остроумным собеседником, а в первую очередь для того, чтобы обеспечить хорошую жизнь тебе самому и твоим близким.

Это прямо несчастье какое-то: чуть человек займется «изящным», как тут же начинает считать обычную жизнь буквально оскорблением. Вот раньше никому же и в голову не приходило из своей любви к книжкам или интересным разговорам сделать главное дело жизни.

Брат чувствовал и себя повинным в том, что не пытался своевременно разъяснить Юрке всю глупость, то есть вредоносность его «эстетизма». Ведь сейчас Юрий и сам очень изменился. Но, может быть, изменить его было под силу лишь самой жизни?… И, по правде говоря, он сам в чем-то робел перед Юркой, боялся выглядеть дюжинной натурой. Брат заметит даже то, чего нет, и у него сделается тяжело на душе, но он, как обычно, не будет знать, что ему предпринять.)

Подправив текст, он подумал, что письмо, пожалуй, вышло слишком длинным, придется отправлять бандеролью, а это несколько смешно. Может, не отправлять совсем? Но ему сразу стало жалко своих трудов, а особенно чувств. Нет, надо отправить.

Он почувствовал, что у него застыли ноги: по полу у них сильно несло, сыну не разрешалось играть на полу – только на диване или за столом. Соседи рассказывали, что под этим полом должен был быть еще один – «черный», но его пропили плотники. Впрочем, его нынешний дом все равно был явно лучше того, в котором он вырос. Но там не было забот. Подойдя к печи и прислонившись к ней спиной, он стал греть подошвы, поочередно прикладывая их к круглому печному боку, затянутому в гофрированное железо. Держать согнутую ногу на весу было довольно утомительно, поэтому он придерживал ее рукой за край штанины.

Некоторое время он стоял так, уставившись в пол и думая неизвестно о чем. Красно-коричневая краска на полу вдоль выпуклостей на досках потерлась, виднелся нижний, желтый, слой, словно кто-то прошелся свободными взмахами широкой золотой кисти. Даже сквозь телевизорные вопли слышались всхлипывания в трубе – будто несколько человек торопливо переговаривались свистящим истерическим шепотом. Вспомнив последний разговор с директором, он подумал, что у него, в глазах директора, есть такой минус, компенсировать который не могли бы никакие плюсы, если бы даже он завесился ими, как георгиевский кавалер. Или как юродивый коваными крестами. Он еще не успел сообразить, какой минус имеет в виду – отсутствие высшего образования или независимый нрав, но неожиданность перехода от плюсов к крестам нарушила ход его мыслей. Он несколько раз по-новому обыграл сравнение, и оно показалось ему удачным.

Директор… «Дилектор». Старуха, ходившая за водой с лыжной палкой, рассказывала соседям, что ее муж работает в бане «дилектором», хотя на самом деле он был сторожем. Об этом тоже можно было бы написать Славке – к теме письма более или менее подходило, можно было бы упомянуть мимоходом, – но специально вставлять уже не стоило.

Вспомнилось, как прошлым летом брат убеждал его активнее похлопотать о квартире, а он ответил, что если ему положена квартира, то просто неприлично напоминать людям, что они не выполняют своих обязанностей, а если не положена, то и говорить нечего.

Брат усмехнулся:

– Положена, не положена… Ты пойди и попроси, не гордись. Про тебя ведь и так уже говорят, что раз ты не беспокоишься, значит квартира тебе не нужна. Мне Лида говорила.

– Я не горжусь. Все, что положено, я сделал. Заявление, справки – все подал. Пусть скажут, что нужно еще сто раз поклониться, – пожалуйста, поклонюсь.

– Пусть скажут… Ты хочешь быть с начальством на равной ноге. Хочешь, чтобы на все была такса, а ты бы ходил к начальству, как в магазин: ты заплатил – тебе отпустили. Нет, ты приди и попроси, а оно, может быть, даст, а может быть, и не даст. Так просят.

И улыбка, и само подшучивание были вполне дружескими, так сказать, любовными, но что-то втолковывающее в интонации брата его все-таки задело. Вернее, в повышении и понижении голоса ему почудился намек на ту отвлеченную, безличную периодичность, которой служащие дают понять надоевшему посетителю, что говорят с ним исключительно в силу своих обязанностей, а от себя лично даже не желают придать речи живую мелодию. «Задело» – пожалуй, слишком сильно сказано. Просто лодка на миг коснулась песчаного дна.

Но он все-таки ответил чуть саркастичнее, чем следовало бы. В конце концов, он довольно резко сказал, что ему ни от кого ничего не нужно, а брат, не глядя на него, довольно холодно ответил, уже с вполне индивидуальной интонацией, что вряд ли ему не нужно, чтобы крестьяне выращивали для него хлеб, а кассир выдавал зарплату, он, видимо, хотел сказать, что ему не нужно ничего сверх положенного, но он говорит так только потому, что преувеличивает обязанности других по отношению к себе; если бы все в самом деле стали давать ему только то, что обязаны, он бы заговорил по-другому.

1 ... 50 51 52 53 54 55 56 57 58 ... 84
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?