На оккупированной территории Украины, и в частности, в Черниговской области, где в 1941 году замкнулось кольцо окружения Юго-Западного фронта, осталось много окруженцев. После освобождения области все они сразу же были мобилизованы, но, как выяснилось, не для пополнения рот и батарей действующей армии, где каждый солдат был на вес золота и комплект рот часто составлял не более 10 %, а, вероятно, для наказания. Страшное поражение нашей армии в 1941 году ставилось в вину не Главному командованию, а простым солдатам и офицерам.

В нашей среде кем-то распускались слухи, что это все предатели Родины. Что в то время, пока мы воевали, они отсиживались в немецком тылу, пили водку, ели сало и спали в теплых постелях с бабами. Они бросили оружие, пусть теперь добудут его в бою. На рассвете, как всегда, началась атака без артподготовки. Почти безоружных людей подняли в атаку на хорошо укрепленный рубеж обороны противника. Немцы, находившиеся в окопах и блиндажах, безнаказанно убивали ни в чем не повинных людей.

Огонь был настолько плотным, что за несколько минут была убита основная масса атакующих. Остальных прикончили артиллерия и минометы. Живым с поля боя не вышел никто. Того, кто отдал этот нечеловеческий приказ, думаю, это устраивало. Некому будет рассказать о диких (так и хочется написать – звериных) нравах тех, кому полагалось быть заботливыми отцами вверенных им людей. И расчет был сделан, видимо, правильно. Прошло столько времени, и никто из историков и мемуаристов об этих зверствах так и не написал. Или, может быть, я ошибаюсь и мне в руки не попал такой материал?

В нашей среде по данному событию бытовали разные мнения. Одни обвиняли убитых в предательстве и говорили, что они другого и не достойны. Другие помалкивали, зная, что высказывать свое собственное мнение, противоположное официальному, весьма опасно.

Лично у меня здесь произошло очень неприятное событие. Наш наблюдательный пункт уже находился за рекой Старицей. Взвод занял небольшую, оставленную в немецких окопах землянку, перекрытием которой служило дверное полотно. На наблюдательный пункт, где я находился, прибежал взволнованный красноармеец Чистопольский и сказал, что землянка наша разрушена какими-то тремя солдатами с офицером. Более того, засыпаны были оптические приборы, планшеты и одежда. На мой вопрос «Вы что же, отстоять не могли?» он сказал, что офицер их не послушал, приказал солдатам разобрать перекрытие и забрать дверь. Увидев засыпанное землей взводное имущество, я бросился догонять несущих дверь солдат и сопровождавшего их мужчину в офицерской форме без погон.

На мое требование вернуть дверь на место офицер, а это, как выяснилось позже, был начальник штаба батальона, выхватил из кобуры пистолет и направил его на меня, угрожая расправой. Не думая о последствиях, я схватил у одного из своих подбежавших солдат винтовку и ударом по руке выбил у офицера пистолет. В это время мои ребята без сопротивления забрали у красноармейцев дверь. Ушел, подобрав пистолет, и офицер.

Казалось, конфликт был исчерпан. Но нет. В тот же день меня вызвал комиссар дивизиона майор Кавицкий. Спросил о существе произошедшего и сказал, что по команде уже доложено командиру дивизии полковнику Мальцеву об избиении сержантом офицера и тот распорядился передать материал в прокуратуру. Я себя виноватым не считал и, по своей наивности, ничуть не испугался. Кавицкий же трактовал это дело более серьезно. Он сказал, что если командиру дивизиона, а он уже этим занимается, замять дело до поступления материала в прокуратуру не удастся и оно попадет в трибунал, то можно быть уверенным, что кончится все штрафным батальоном. К счастью, командиру полка полковнику Авралёву удалось конфликт уладить.

15 октября дивизия перешла в наступление, заняла одну высоту и еще одну деревню, но упорное сопротивление противника вновь вынудило наступающих перейти к обороне. Через неделю, 23 октября, дивизия опять возобновляет наступательные бои и занимает несколько населенных пунктов, в том числе Старую и Новую Лутаву.

В этих боях погиб мой лучший товарищ, командир отделения разведроты 2-го дивизиона старший сержант Сергей Киселев. С Сережей я познакомился еще задолго до службы в армии – в 1938 году. В то время я работал агентом по закупке сена для лагерей НКВД на строительстве дороги Москва – Минск. В одной из деревень когда-то Усмынского, а позднее Велижского района Смоленской области (теперь – Великолукского района Псковской области) у меня прессовщиком сена работал Сережа, 16-летний паренек из семьи с трагической судьбой.

В семье было четверо детей. Три старшие сестры были слепыми с рождения, а последний, Сережа – нормальный, здоровый, красивый, общительный и очень трудолюбивый мальчик. Родителей у Сергея в то время уже не было. Умерли. И Сережа был главой семьи. А семью надо было кормить и одевать. И вот он, по теперешним понятиям ребенок, успевал ухаживать за скотиной (корова, поросенок, куры), обрабатывать огород, с которого кормилась семья, и еще работать в колхозе. Надо было вырабатывать определенное количество трудодней, иначе отберут огород, не дадут пасти корову на колхозной земле и заготавливать сено. И со всем этим Сережа справлялся, да еще вынужден был подрабатывать на стороне, чтобы как-то кормить и одевать семью. Еще и в школе учился и к тому времени окончил семь классов. В деревне школы не было, и он по бездорожью ходил три километра в другую деревню.

Два года мы с Сережей не виделись и встретились уже в армии. В полковой школе были в одном взводе. Подружились. После школы, на фронте, служили в разных дивизионах, но дружбы не теряли. Встречались, если выдавался случай. Чаще прибегал Сережа. Рассказывал о деревне, об общих знакомых, о сестрах, обо всем, что писали ему в письмах. О войне мы на фронте почти не говорили. Разве что мечтали: «Кто останется живой, вот поживет! После войны вот жизнь будет!..» В полковой школе Сережа был хорошим курсантом, а на фронте – отважным разведчиком. И погиб он, как мне рассказывал его друг и сослуживец по 2-му дивизиону ст. сержант Пестовский, проявив излишнюю храбрость.

Прошло столько времени, а я не могу себе простить, что так и не нашел возможности съездить на родину Сережи, узнать, как живут без своего кормильца его слепые сестры. Может быть, чем-нибудь помочь. И еще меня не покидает мысль: что у нас за дикие, бесчеловечные законы? В мирное время в армию призывали, а может быть, и теперь призывают, единственного кормильца семьи. Да еще из семьи калек!

Шли упорные бои. Противник держался за каждую деревню, хутор, высоту. Нередко переходил в контратаки. Но дивизия медленно, но упорно, с большими потерями, продвигалась вперед. К концу октября наша пехота подошла к населенным пунктам Бересневка и Моложин. К этому времени дивизия обезлюдела, и нас стали снимать с боевых позиций, заполняя фронт другими подразделениями, а мы были отведены в неглубокие тылы к Днепру.

Через Днепр, в том месте, где наша дивизия форсировала его 2 октября на подручных средствах, меньше чем за месяц, а точнее за 15–20 дней, был построен мост, который немцы всеми силами старались разрушить. Самолеты постоянно рвались к переправе. Мы подошли к ней во второй половине дня. Не успели рассредоточиться по кустарникам, как появились немецкие бомбардировщики в сопровождении истребителей. И тут же из-за Днепра появились наши истребители. Завязался воздушный бой. Причем если раньше нашим самолетам чаще всего приходилось обороняться, уходить от преследования или падать горящими, то тут, впервые на наших глазах, преследуемые нашими истребителями немецкие самолеты сами стали бросаться в разные стороны[4].