Около недели блаженства в домах жителей Калинковичей – и снова преследование противника.

Не могу не остановиться на одном, на мой взгляд, интересном эпизоде из жизни местного населения. Как-то, во второй половине промозглого зимнего дня, меняя позицию, дивизион остановился в деревне, разделенной на две части речкой. Управление дивизиона заняло два дома из четырех оставшихся после боев на нашей стороне речки. Второй половине деревни повезло больше, но там все сохранившиеся дома уже были заняты тылами какой-то дивизии.

Один из домов из двух комнат занял штаб дивизиона. Это – командир дивизиона и его заместитель, комиссар, начальник штаба, парторг, писарь, повар командира дивизиона и ординарцы командиров. Второй дом в одну комнату заняли остальные офицеры и солдаты управления. Это взвод связи, взвод топоразведки, отделение разведки, хозяйственное отделение, старший военфельдшер и ветфельдшер. Всего человек тридцать. Кроме того, в доме жила семья из трех человек – хозяйка с сыном и дочерью – и шесть молодых женщин из разбитых домов этой же деревни. Встал вопрос: как разместиться такому количеству мужчин и женщин в одной небольшой комнате. Решили устроить двухъярусные нары. До наступления темноты успели соорудить из подручного материала нары только вдоль одной стены.

Поужинав и покормив женщин, стали устраиваться на ночлег. Верхний ярус нар заняли офицеры (их было три человека). Кроме того, они пригласили к себе трех женщин. Хозяйка разместилась на русской печи. Дочь и сын хозяйки улеглись на рассчитанных на одного человека нарах у печи. Все остальные солдаты и младшие командиры стали устраиваться на полу. Надо было видеть, как расцвели женщины, когда их тоже пригласили ложиться с собой. Увидев, что женщины дали согласие, кавалеры быстро помогли им разуться, лапти и портянки развесили на просушку у печи и разлеглись на полу. Только связисту, сержанту Елкину, места не хватило. Но он был не в обиде и устроился на печке с хозяйкой.

На полу места для всех явно не хватало. Ведра с водой и шайку с помоями вынесли в сени. Улеглись плотно, от порога до красного угла, оставался только узкий проход между печью и солдатскими ногами в валенках. Кто-то поднялся и погасил лампу. Наступила мертвая тишина, только за стеной слышалось покашливание часового. Но солдаты не спали, волновало присутствие женщин, каждый прислушивался к шорохам. Наконец где-то уже послышался легкий храп. И вдруг в сопровождении мата вырывается: «Тебе что, чужой… жалко?» Сержант Саранин не выдержал близкого соседства молодой дородной белорусской колхозницы, которую уложил к себе сержант Егоров, и попытался подобраться к ней с тыла. Но Егоров свое охранял зорко. Завязалась словесная перебранка. Солдаты зацыкали: «Не мешайте спать!», и Егорову, как джентльмену, пришлось увести свою даму в холодные сени, на соломенную собачью подстилку за снятой с печи и прислоненной к стене входной дверью, где и провел он с ней двое суток, пока командование готовило для нас участок для наступления.

Вновь воцарилась тишина, а затем все большее число храпов стало включаться в общую симфонию. Вдруг что-то грохнуло, раздался детский крик, а затем злобный женский голос. Оказалось, что с самого края второго этажа нар устроился ординарец начальника связи дивизиона капитана Шило, ефрейтор Ворычев, и сразу же уснул. По нашим понятиям – старик, было ему около 40 лет. Почувствовав, что солдаты уснули, офицеры, ст. лейтенант медслужбы Гусев и ст. лейтенант ветслужбы Бадрединов зашевелились со своими дамами, да настолько, что столкнули Ворычева с нар на спящего внизу мальчишку, сына хозяйки. И что тут поднялось! Вопли испуганного мальчишки, нецензурная брань его матери и ржание тридцатиголосой солдатской братии. Но вот на хозяйку цыкнули командирским голосом, и она умолкла. Мальчик, всхлипывая, полез к матери на печь. Умолкли и солдаты.

Утром – как будто ничего не произошло. Солдаты принесли с кухни котелки с кашей и занялись солдатскими делами. Девушки обулись в свои лапти и ушли, только одна осталась лежать с сержантом Егоровым на соломенной подстилке в сенях за дверью. Прошел день, принесли ужин, а девушки не появились. Кто-то сказал, что они ушли в деревню за речку, где стоят тылы дивизии. Тут же была организована инициативная группа, и через час сильно подвыпившие, веселые дамы были доставлены. Наши гвардейцы нашли их за столом в компании офицеров-тыловиков, и тем пришлось уступить их без боя. Девушки же долго не могли успокоиться: «Там же еще полные фляжки горилки!» Девушкам снова помогли раздеться, лапти и портянки развесили на просушку, а их владелиц уложили спать. Ночь прошла без приключений, если не принимать во внимание, что солдаты долго не могли уснуть, прислушиваясь к происходящему у соседей, да небольшого скандала. Днем сержант Галкин без особых усилий сблизился с 16-летней дочерью хозяйки дома, а вечером уже «на законном основании» и с негласного одобрения ее матери устроился в ее постель на лежанке печи. Этот эпизод прошел бы незамеченным, но среди ночи сержанта вызвали в штаб дивизиона. Когда Галкин вернулся, то обнаружил, что его место уже занято другим сержантом. После небольшой перебранки тот в панике бежал на свое место на нарах.

Утром получили приказ выступать, и расставание было не без слез.

Из дневника: «Калинковичи позади. Кончилась и морозная зима, в конце декабря и первой половине января. Морозы сменила слякотная погода. Ночью подмерзает, а днем чаще всего идет дождь, а чаще дождь со снегом. После короткого отдыха после взятия Калинковичей вступили с ходу, без подготовки, в бой. Места отвратительные. Заболоченные лиственные леса. Окопаться нельзя. Вода хлюпает под ногами. Обсушиться нельзя. Все время мокрые. Ужасно холодно».

Уже 20 января вступили в бой. Наблюдательный пункт оборудовали на небольшой высотке. Вырыли ровики. Перекрыли чем попало – плащ-палатками, хворостом, осиновыми или ольховыми бревнышками. По высоткам противник все время ведет артиллерийско-минометный огонь. Сыро, грязно и холодно. К несчастью, разболелись зубы. Командир дивизиона не выдержал моих мучений и приказал покинуть НП. КП (штаб дивизиона), куда я прибыл, находился в лесу, в 1–1,5 км от наблюдательного пункта. Личный состав взвода управления и хозяйственного отделения находился даже в худшем положении, чем разведчики наблюдательного пункта. Заболоченная местность не позволяла здесь зарыться в землю. От непогоды в шалашах из хвороста лиственных деревьев солдаты укрыться не могли. Палаток у нас никогда не было, а индивидуальные плащ-палатки мало у кого сохранились, да и помочь они бы не смогли. Единственным сооружением здесь был срубленный на скорую руку из осиновых и березовых бревен сруб размером 2,5 на 2,5 метра и высотой в рост человека с покрытием брезентами от хозяйственных повозок. Это был штаб.

Короткий зимний день клонился к ночи. Мои заботы – где и как устроиться на очередную бессонную ночь – были прерваны вызовом к начальнику штаба дивизиона капитану Черноусову. Приказ – заступить на дежурство по дивизиону. После вечерней каши стали устраиваться на ночлег. Солдаты заползали в крошечные шалашики с подстилкой из прутьев и под повозки. Начальник штаба с начальниками служб и старшиной устроились под тентом в кузове единственной в управлении дивизиона автомашины. Только комиссар дивизиона майор Кавицкий остался ночевать в штабе. Дежурному телефонисту было приказано на столе, собранном из жердей, соорудить ему постель. Укладываясь в эту «постель», майор подложил под голову стопку книг, заявив, что это для того, чтобы быть умным. Укрылся шубой и приказал лучше топить печь, чтобы его не заморозить.