Если везде у нас [в СССР] требуется повышение культуры, то тем более [оно необходимо] у нас. Теперь почти нет ни единого отдела, ни одного звена в нашей работе как во Всероссийском центральном исполнительном комитете, так в Центральном исполнительном комитете Союза ССР, где бы сейчас не предстояла большая работа, не механическая, а большая интеллектуальная практическая работа. Недавно наш Наградной сектор был самым маленьким, там работа считалась менее ответственной, чисто механической. Теперь он превращается в большой сектор, почти целое ведомство, где, по-моему, можно и необходимо ввести большое количество новых процессов. И так буквально повсюду, по всем секторам. Я взял за пример Наградной сектор потому, что он самый маленький, самый простой, а тон работы задается, конечно, руководством.

Наша работа – моя и [И.А.] Акулова – это больше контрольная, больше ловишь на ошибках, чем… (отточие документа. – С.В.), а самая работа лежит на этой вот верхушке»{586}.

Едва ли все выступление можно свести к традиционному презрению большевистского руководства к бюрократам из советских органов. Хитрый «как бес» М. И. Калинин предвидел, что арест А. С. Енукидзе и других работников аппарата ЦИК СССР станет первым звеном в цепи «неприятностей» для союзного (как и для российского) парламента.

4 февраля 1936 г. на совещании в кабинете И. В. Сталина, судя по всему, были предрешены оргвыводы в отношении А. С. Енукидзе: у Хозяина был целый ряд партийных, государственных и военных деятелей, среди которых – М. И. Калинин, а 7 февраля А. С. Енукидзе в последний раз фигурирует в журнале записей лиц, принятых И. В. Сталиным. Одновременно с А. С. Енукидзе вошли в кабинет Хозяина (в 18 час. 40 мин.) и вышли из него (в 20 час. 10 мин.) нарком финансов СССР Г. Ф. Гринько, заместитель председателя правления Госбанка СССР А. С. Сванидзе и первый заместитель председателя правления Госбанка СССР Г. М. Аркус{587}. В тот же день, 7 февраля, только чуть позднее (в 22 час. 15 мин.), в составе 72 человек собралась на заседание, которое длилось в общей сложности целых 25 минут – до 22 час. 40 мин., Партгруппа ВЦИК. Партгруппа «решила» три вопроса, вторым из которых было «Утверждение постановлений Президиума ВЦИК о выводе из состава Президиума ВЦИК Енукидзе А. С. и об исключении из состава членов ВЦИК Енукидзе А. С. и [заместителя наркома по коммунальному хозяйству РСФСР] Владимирова В. Г. (последнего – за злоупотребление служебным положением и бытовое разложение. – С.В.{588})». Постановление было предсказуемо: «Утвердить, включив в общий перечень постановлений Президиума ВЦИК, принятых между сессиями ВЦИК»{589}. На заседании М. И. Калинин сказал предельно коротко: «Об Авеле Софроновиче Енукидзе нет оснований вам докладывать, с этим вопросом вы хорошо знакомы»{590}. Крестного отца своих детей (для настоящих православных, а не атеистов с семинарским образованием, – фактического члена семьи) И. В. Сталин отдал на закланье первым (как тут не вспомнить карфагенян, приносивших в жертву Баалу преимущественно старших сыновей). Первому организатору разработки нового текста Конституции СССР осталось жить совсем недолго (его расстреляют в октябре 1937 г.), однако отряд не заметил потери бойца.

Интересно отметить, что Июньский 1936 г. Пленум ЦК ВКП(б) милостиво дозволил А. С. Енукидзе подать апелляцию на восстановление в партии{591}. Видимо, И. В. Сталин хорошо помнил историю битвы при Фермопилах: ложное отступление было излюбленным тактическим приемом спартиатов. Специалисты по истории НКВД СССР констатировали, что И. В. Сталин, направляя карательно-репрессивный аппарат против руководящих работников, «…не всегда сразу давал санкцию на арест: он занимал выжидательную позицию, оценивая человека»{592}.

С 19 по 24 августа 1936 г. в столице СССР провели процесс «Объединенного троцкистско-зиновьевского центра» против Л. Б. Каменева, Г. Е. Зиновьева и еще 14 подсудимых. Всех их приговорили к высшей мере социальной защиты и расстреляли. В ходе процесса Прокурор СССР А. Я. Вышинский официально заявил, что на основе новых свидетельских показаний начнется уголовное преследование К. Б. Радека и Г. Л. Пятакова, а также лидеров вообще-то наголову разбитой еще в конце 1920-х гг. Правой оппозиции{593}.

Сказать, что сочинения Л. Д. Троцкого не особенно правдивы, это не сказать ничего. Однако в сочинениях этих много и достоверных сведений – когда речь идет не о самом Л. Д. Троцком, а о И. В. Сталине и других его оппонентах во Власти. В эпохальном «труде» о секретаре ЦК ВКП(б) Л. Д. Троцкий констатировал: «Подготовляя в 1936 г. массовую чистку, Сталин выдвинул идею новой конституции, самой демократической в мире. Господа Вальтер Дуранти, Луис Фишер и им подобные не стеснялись в славословиях по поводу новой эры демократии. Грубая и бесстыдная шумиха вокруг конституции преследовала в качестве главной цели завоевать мировое демократическое общественное мнение и на этом фоне раздавить оппозицию, как агентуру фашизма. 7 марта 1933 г., в то время как Франция жадно искала сближения с Москвой, французский “Тан” жаловался на то, что мир привык видеть Сталина в “троцкистском” освещении, т. е. несравненно хуже, чем он в действительности. Сейчас, после серии московских процессов и серии разоблачений, после союза Сталина с Гитлером и разгрома Польши, многие, вероятно, склонны признать, что “троцкистское” освещение было очень близко к действительности. Наряду с подготовкой самой демократической конституции шла серия банкетов, где говорилось о счастливой жизни и в течение которых Сталин снимался в кругу рабочих и работниц или со смеющимся ребенком на коленях. “Очевидно, готовится что-то страшное”, – говорили люди, посвященные в кремлевскую механику»{594}.

Как установил крупнейший специалист по истории взаимодействия ЦК РКП(б) – ВКП(б) и органов государственной безопасности В. Н. Хаустов, в октябре 1936 г. большевистское руководство получило сигналы от НКВД СССР о волнениях контрреволюционных элементов (раскулаченных, церковников и сектантов), планировавших извлечение политической выгоды из новой Конституции и предстоящих выборов. Так, в спецсообщении Управления НКВД СССР по Воронежской области от 14 октября говорилось, что в «…отдельных селах на собраниях избирателей вносились к проекту Конституции СССР дополнения антисоветского характера»{595}, а в ряде сел «…заметно активизировался контрреволюционный элемент, использующий отчетно-перевыборную кампанию для своей контрреволюционной деятельности, в первую очередь пытаясь скомпрометировать новую Конституцию»{596}. Приведенные в сводке высказывания не могли не заставить сталинское руководство всерьез задуматься над необходимостью превентивной селеции советских избирателей: «Теперь выборы будут тайные, и мы будем голосовать за своих людей, а не за коммунистов. За коммунистов подавляющее большинство населения голосовать не будет, и власть переменится»{597}; «Конституция даст возможность вернуться к старому строю. Когда утвердят новую Конституцию, мы сможем свободно требовать что нам нужно. Нам нужно будет выбирать в правительственные органы своих людей, а не тех, которых нам будут навязывать коммунисты»{598}. Имели место откровенные курьезы – например, один «кулак» заявил: «Жаль, что расстреляли зиновьевцев. Мы бы при новых выборах голосовали за них»{599}. Еще более анекдотично выглядело бы только заявление: «Жаль, что в эмиграции Троцкий…»