— Его рассказ! Какой я болван! — вынужден был признать послушник. — Да, не сходится. Он уничтожил бы эти бумаги, как и все остальное.

— Вот именно! Даже если он был не в себе, когда писал все это, то потом обязательно вспомнил бы. Нет, человек, которого мы ищем, ничего не знал о скрытых записях, и это очень важная деталь.

— Послушайте, — перебил старшего Бенжамен, приходя в себя, — я, кажется, начинаю понимать…

Вдруг послушник запнулся.

Довод, который он собирался выдвинуть, был не из тех, которыми бросаются, не подумавши. Бенжамен шевельнулся и медленно отвел рукой фонарь, которым монах продолжал светить ему в лицо.

В принципе, сейчас, несмотря на свое самообладание, его собеседник должен был подвергнуться жестокому испытанию. Может быть, он будет вынужден объясниться.

— Я, кажется, начинаю понимать, — повторил Бенжамен. — Помните мою версию об Вилфриде в роли осужденного? Не стала ли она как никогда актуальной?

Надо уметь пользоваться случаем.

Вытаскивая на свет гипотезу, которая становилась теперь весьма актуальной, послушник разыгрывал в своей тайной борьбе за первенство с большим монахом опасную карту. Брат Бенедикт знал, почему его предположение невероятно, но по-прежнему не желал приводить своих доказательств. Бенжамен ничего не забыл. Первое — непонятный скептицизм: когда Бенжамен впервые сформулировал свое предположение, он был поражен странным ответом «возможно» и еще более загадочным «пока не будет доказано обратное». Позже, когда выяснилось, что де Карлюс оказался на стороне «черных» и, следовательно, Вилфрид вряд ли мог быть одновременно и осужденным, и спасшимся, монах допустил ошибку, слишком быстро отвергнув такое предположение. Бенжамен попытался убедить его в том, что версия все еще достойна рассмотрения. И если брат Бенедикт подумал, что ему удалось выпутаться, просто сказав «я об этом как-то не подумал», то он глубоко ошибся. Этим он выдал себя, потому что брат Бенедикт думал обо всем и ничего не отметал без достаточных доказательств. Кого он хотел обмануть?

Однако, заставив монаха перейти в оборону, послушник все же не решился тогда атаковать его в лоб.

Сегодня ситуация была иной. Больше отговорок он не потерпит, ничто не помешает брату Бенедикту признать справедливость «блестящей» гипотезы. Вилфрид был тем самым осужденным, одиннадцать его судей поубивали друг друга, а спасшийся монах — брат Лоран. Тот, кто занял место отца де Карлюса, освободил несчастного и нанял привратником. Все сходилось. Абсолютно все!

Вышесказанное молнией пронеслось в мозгу Бенжамена. Но на этот раз он решил, что не потерпит со стороны большого монаха никаких уверток, никаких «возможно» и никаких «не помню».

Ничего, кроме того недостающего элемента, который докажет несостоятельность этой версии.

В противном случае он будет изводить сообщника. Даже возможность разрыва не пугала Бенжамена. Он поклялся себе в этом.

— Я как раз собирался поговорить с вами об этом, брат мой! — ответил большой монах, не дрогнув и даже не запнувшись.

Бенжамен ждал.

— Знаете, я думал об этом… — продолжал брат Бенедикт. — Я не мог иначе. И когда я кое в чем вам признаюсь, надеюсь, вы не станете на меня слишком сердиться за то, что я солгал вам… Самым постыдным образом ввел вас в заблуждение.

Послушник завопил бы от радости, если бы желание узнать наконец то, что скрывал от него монах, не оказалось сильнее.

— Мой дорогой друг, — продолжал брат Бенедикт, — теперь вы должны узнать… ваша версия, которую вы так яростно защищали… я всегда в нее верил!

Бенжамен моментально изменился в лице. Он стал прозрачным и бледным, бледнее, чем сухие черепа, лежавшие напротив.

— По вашему лицу вижу, что мое признание вас удивило, — заметил монах, — но никогда не поздно раскаяться. Признаю, когда вы выдвинули это предположение первый раз, я уже думал о чем-то подобном. Кастрация была единственным объяснением употребления среднего рода, а этот Вилфрид, a priori чудовищно уродливый, казалось, прямо предназначен страдать от такого увечья, если можно так выразиться!

И если я, услышав вас, не проявил должного энтузиазма, так только потому, что не хотел направлять вас по этому пути. Я желал, чтобы эта гипотеза осталась моей. Меня, как и вас, взволновало то, как проголосовал отец де Карлюс, и, как и вы, я видел: эта идеальная версия рушится. Но все же я хотел верить в нее и продолжал ее обдумывать, полагая, что вы ее оставите.

Но нет! Вы настаивали, вы показали мне, что надежда еще была, тогда как я уверял, что ее больше нет. Должно быть, я сделал это не очень ловко, потому что вы были весьма удивлены тем, как быстро я сдался. Я постарался убедить вас, что не задумывался об этом, дабы продолжать расследование в желаемом направлении. Впрочем, я до сих пор не знаю, поверили ли вы мне тогда! Но будьте уверены, я солгал! Я уже думал о том, что вы говорили. У меня тоже оставалась слабая надежда на то, что де Карлюс, даже высказавшись за смертную казнь, мог пощадить несчастного, а потом нанять его к себе на службу. Для меня Вилфрид и был тем самым осужденным, и я не хотел отказываться от этой версии. А сегодня, когда мы выяснили, что брат Лоран заменил убитого де Карлюса, эта версия из наиболее вероятной превратилась в единственно верную. Я полностью удовлетворен: она безупречна.

Бенжамен, ошеломленный внезапной откровенностью, сполз по стене, словно приглашая монаха изложить наконец свою версию событий. У него не осталось сил даже на то, чтобы задать вопрос. Его внезапно охватила такая усталость, что он был готов согласиться с чем угодно.

— Вы правы, брат мой. — С этими словами большой монах тоже присел. — Для того чтобы выслушать правду, место выбрано весьма удачно. Теперь мне ясно, как все произошло… Последний выживший монах, брат Лоран, не участвовал в голосовании, на его руках нет крови. Он стал свидетелем братоубийственной войны между братом Шарлем и остальными, но ничего не мог сделать. Им владела одна только мысль: спасти то, что еще могло быть спасено. По-моему, Шарль был тяжело ранен в битве и не выжил. Я говорю так потому, что если бы он просто ушел, совершив свой кровавый суд, то увел бы с собой того, кого освободил.

Каким-то образом брату Лорану стали известны мотивы, толкнувшие Шарля на убийство. Скажу больше, он его понял. Этот Вилфрид, судя по всему, человек невысокого происхождения, возможно, он был в прошлом слугой Шарля или кем-то в этом роде. Человеком, перед кем тот был в долгу. И не просто в долгу: он был обязан ему жизнью.

Поэтому, оказавшись один на один с Вилфридом, брат Лоран не просто понял мотивы его защитника, но разделил их, что объясняет присутствие белого шара в его погребальной урне. Должно быть, он захотел сохранить этот символ в знак уважения к человеку, способному на такую верность по отношению к презренному уроду. Должно быть, внутренне он был очень похож на брата Шарля. Ведь чтобы понять и простить его месть, брат Лоран должен был обладать таким же пониманием чести и тем же презрением к условностям. Он решил — и я с ним согласен, — что это была всего лишь необходимая оборона. Каким еще способом можно свершить праведный суд, если у власти несправедливость?