– Мы с тобой совершенно упустили одну вещь, – обернулся Реми к Алексею. – Кто стрелял в Леблана?

– А нам-то что? – пожал плечами Кис. – Мы нашли всех, кого искали, – и Ксюшу, и Левикова. А дальше, ежели фармацевты решили ответить клиникам, – так это не наше дело! Пусть ими занимается полиция.

– Тоже верно, – согласился Реми и тронулся.

Александра, однако, категорически настаивала на заезде в гостиницу: ее костюм был вызывающе дыряв. Немедленно выяснилось, что и Ксюше необходимо помыться и переодеться – она три дня провела без душа! Под это дело и мужчины сочли, что не грех и им помыться да побриться…

Однако обещание прибыть в комиссариат они сдержали, опоздав всего лишь на какой-то ничтожный час. Если учесть, что девицы успели не только помыться, но и причесаться, и подкраситься, и сменить туалеты, то уложились, считай, в рекордные сроки!

Паркуясь на стоянке напротив комиссариата, Кис и Реми отметили, скорее машинально, что темно-красного «Рено» нигде не видно. Надо полагать, что люди, в нем находившиеся, ехали не за полицейскими машинами, а просто покинули свой пост у замка: наблюдение было уже бессмысленным – не за кем больше было там наблюдать…

В коридоре полиции они встретили мэтра Леблана: он направлялся к выходу уже без наручников – типа на свободу с чистой совестью… Леблан издевательски и многообещающе улыбнулся компании и демонстративно запел какой-то мотивчик – из Верди, кажется…

Реми только вздохнул: авторитет и положение, особенно в провинции, вершили свои законы. C этим бороться невозможно, хотя боролись, конечно: перед законом все равны! Но то написано на бумаге, а вершат законы люди…

В кабинете комиссара они присоединились к Михаилу Левикову, который попивал горячий кофе из пластмассового стаканчика, заедая его слойкой с шоколадом. Вид у него был нездоровый, глаза покраснели, веки припухли: полночи он слушал Ксюшины истории, полночи он слушался распоряжений детективов, а все утро полиция внимательнейшим образом слушала его. Не говоря уж о новости про убийство Ларисы, упавшей на его измученный мозг… Тем не менее от него исходило некое физическое удовлетворение, как от сытой собаки: он явно наслаждался тем, что пребывает на свету, в тепле и среди людей, а не в мрачном сыром подземелье…

Едва все расселись в тесноватом кабинете (два стула пришлось принести откуда-то), как тревога прошелестела по полицейским коридорам и распахнула дверь кабинета. Кто-то что-то прошептал на ухо комиссару, и тот вылетел пулей за дверь, оставив в недоумении потерпевших и свидетелей. Предоставленные сами себе, они тоже вышли в коридор. По нему массово бежали полицейские в сторону центрального входа.

– Что же тут такое? – заинтересовался Реми и направился туда, куда бежали все. Кис, Ксюша, Александра и Левиков потянулись за ним.

Зрелище открылось не для слабонервных: мэтр Леблан, истекая кровью, лежал на асфальте. Пуля попала в горло, и кровавая пена пузырилась у рта и у раны. Агония его была тяжелой, и приезд реанимационной машины ничем не смог ему помочь…

Алексей и Реми выдернули девушек из толпы, а затем и Михаила: будет, на сегодня впечатлений достаточно!

Они уселись в коридоре рядом с кабинетом все еще отсутствовавшего комиссара.

– Ты чего-нибудь понимаешь? – поинтересовался Кис у Реми.

– У мафии свои законы, – пожал плечами тот.

Иными словами, мафия, с которой имел дело или к которой принадлежал Леблан, позаботилась о том, чтобы адвокат не сболтнул лишнего.

Паника утихла, тело увезли, по окрестным домам был отправлен рейд в поисках следов стрелка, и полицейские заняли свои обычные посты.

На все показания, вопросы и ответы ушло еще два часа. Окончательно вымотанные, они наконец вывалились на улицу.

День сиял в самом разгаре, но позади была трудная бессонная ночь, и, несмотря на бушующее южное солнце, на приглашающий соблазн тенистых платановых аллей, хотелось только одного: спать. Все разговоры, размышления и обсуждения было решено отложить на потом – на после освежающего сна.

Они стояли на парапете высокой лестницы комиссариата, вдыхая полной грудью солнечный, пряный воздух Прованса.

– Я не знаю, что теперь… – произнес Левиков, разглядывая шумную, оживленную улицу. – Куда теперь… Но сейчас не хочется об этом думать. Как здесь хорошо…

И он прикрыл глаза, подставляя лицо солнцу.

Яркий полуденный свет безжалостно выдавал и его спутанные, давно не чесанные волосы, и неопрятно выросшую полуседую бороду, и нездоровую бледность кожи, и покрасневшие от света, заслезившиеся глаза, привыкшие за десять дней в подземелье видеть только ночь…

– Теперь у нас у всех одно «куда» – в гостиницу, – ответил ему Кис. – Вам надо принять душ, побриться и отдохнуть. А потом обсудим следующие «куда».

Михаил открыл глаза и посмотрел на него – сквозь него – тяжелым, невидящим взглядом, который поняла только Ксюша: что можно обсуждать, когда Ларисы больше нет…

– Вы меня слышали, Михаил?

– Да, простите… Вы правильно сказали, надо ехать в гостиницу… И отдохнуть.

Ксюша дотронулась до его руки.

– Как хорошо, правда, что все позади? Тюрьма, подземелье, вечная холодная ночь, опасность, угроза… Все это позади, Михаил!

– Хеппи-энд… – произнесла Александра. – Мы остались живы, целы и свободны! Все, здесь присутствующие, – добавила она, подумав о незнакомой ей Ларисе. – Хорошая вещь – хеппи-энд… И, знаете, я подозреваю, что у людей, любящих трагические финалы, просто недостаточно развито воображение: они никогда не ставят себя на место героев… Иначе бы они не любили трагических развязок, верно? Ведь себе ее никто не пожелает!

Ксюша немедленно согласилась, Реми проворчал что-то в защиту французского кино, в котором, как известно, зрителей редко балуют счастливой развязкой.

– Это жизненная правда! – говорил Реми.

– Не путай правду с копией! – отвечала Александра. – Правда может быть и в фантастике!

– Правда должна быть в мыслях и в чувствах, в характерах и в отношениях персонажей, – плечом к плечу с сестрой выступала Ксюша, – а не в тупом следовании распространенным жизненным схемам!

– Трагедия очищает – в этом ее назначение! – не сдавался Реми.

– C моей точки зрения, – застенчиво участвовал Михаил в споре, – трагедия призвана заставить сострадать черствые души… Вопрос в том, насколько ей это удается. Вообще-то, я сомневаюсь, что искусство способно смягчить нравы… Но для отзывчивой души трагедия мучительна, я согласен с Александрой, человеку с воображением совсем она ни к чему, трагедий и в жизни хватает – зачем ему страдать еще раз, переживая за героев?

Алексей в споре участия не принимал. Он не знал, хороши ли хеппи-энды те или трагедии, способны ли страдания вымышленных героев породить сочувствие в сердцах, к сочувствию не приспособленных, и очистить души от грязи… Он просто смотрел на этих четверых и восхищался. Забыто подземелье, подвернутая нога, израненные руки, бессонная ночь, усталость, вероятность «трагического финала» не для вымышленных персонажей, а лично для всех них – и они увлеклись разговором об искусстве!