— Мне не пришлось, — ответил я. — Он сам все знал.

— А теперь твои голоса пропали, — сказала она.

— Один голос.

— И ты мне ничего по этому делу сказать не можешь.

— Да.

Дебора щелкнула зубами так громко, что я это услышал. А потом с шумом выпустила воздух, не разжимая челюстей.

— Ты или врешь мне, потому что виноват, — зашипела она на меня, — либо говоришь правду, и тогда ты чертов шизик.

— Деб…

— Чему мне верить, Декстер? А? Чему?

Мне показалось, что я снова чувствовал прилив гнева, впервые с тех пор, как был подростком, тем более что тогда я не был способен испытать это ощущение сполна. Но Темный Пассажир ушел, а я соскальзываю в самую что ни на есть человеческую сущность: все барьеры, отделявшие меня от нормальной жизни, исчезли; я переживал нечто очень похожее на подлинный гнев.

— Дебора, — сказал я, — если ты мне не веришь и думаешь, что это сделал я, то мне все равно.

Она взглянула на меня, и впервые за все это время я посмотрел на нее в ответ.

Наконец она заговорила.

— В любом случая я должна об этом доложить, — сказала Деб. — Официально ты не можешь даже близко сюда подходить.

— Ничто не принесет мне большего счастья, — ответил я. Она смотрела на меня еще мгновение, а потом сжала губы и вернулась к Камилле Фидж. Я глядел ей вслед, а потом направился к двери.

Действительно, я не видел никакого смысла ошиваться здесь, раз уж мне и официально, и неофициально дали понять, что делать мне тут нечего. Я, наверное, мог бы сказать, что мои чувства оскорблены, да вот беда: я был все еще слишком зол, чтобы ощущать обиду. Меня и вправду всякий раз изумляло, когда я узнавал, что кто-то проявляет ко мне нежные чувства, поэтому, когда Дебора выслушала мой лепет с пониманием, это стало для меня просто откровением.

Декстеру всегда везло, но сегодня по некоторым признакам мне казалось, что я потерпел поражение и мне придется отправиться в изгнание.

Я стоял и ждал прибытия лифта, как вдруг меня ошеломил внезапный хриплый окрик:

— Эй!

Я повернулся и увидел очень раздраженного старика, который бежал ко мне в сандалиях, надетых на носки, доходившие чуть ли не до самых его узловатых колен. На нем были натянуты мешковатые шорты, шелковая рубашка, а на лице — выражение абсолютно праведного гнева.

— Ты полиция? — требовательным тоном спросил он.

— Ну, не вся, — ответил я.

— Что с моей чертовой газетой?

До чего же лифты медленно ездят, не правда ли? Оказавшись в ловушке, я решил действовать вежливо, поэтому с воодушевлением улыбнулся старому психу и спросил:

— Вам не понравилась ваша газета?

— Я ее вообще не получал! — закричал он, от усердия становясь бледно-лиловым. — Я звонил и говорил вам и этой раскрашенной девице на телефоне, чтобы вы нашли мою газету! Я ей говорю, что у меня мальчишка газету ворует, а она трубку бросает!

— Мальчишка украл вашу газету? — уточнил я.

— А я что сказал? — воскликнул он, на сей раз визгливо, от чего мое ожидание лифта стало еще менее приятным. — Я плачу чертовы налоги, чтобы она так со мной разговаривала? И смеялась надо мной, черт подери?!

— Но вы могли пойти за другой газетой, — осторожно попытался урезонить его я.

Однако его это не успокоило.

— Что значит — за другой? В субботу утром, в пижаме я должен идти за другой газетой? Почему же вы не хотите ловить преступников?

Лифт произнес приглушенное «динь», давая знать, что он прибыл, но меня это уже не интересовало, мне в голову пришла мысль. Такое со мной происходит время от времени. Большинство мыслей не поднимаются на поверхность — может быть, потому, что я слишком много времени занят не ими, а своими безуспешными попытками казаться человеком, — но эта медленно всплыла и, словно пузырек воздуха в грязи, звонко лопнула у меня в мозгу.

— В субботу утром? — спросил я. — А вы помните, сколько было времени?

— Конечно, я помню, сколько было времени! Я им звоню и говорю: «Десять тридцать, суббота, утро, а мальчишка мою газету ворует!»

— А почему вы решили, что это мальчишка?

— Да видел я в глазок, вот почему! — заорал он. — Я еще должен в коридор выходить, чтобы делать за вас вашу работу? Хрен вам!

— Вы говорите «мальчишка», — невозмутимо продолжал я. — А сколько ему было лет?

— Слушайте, мистер, — явно сдерживая эмоции, ответил он, — для меня всякий, кому нет семидесяти, мальчишка. А этому, наверное, около двадцати, и у него болтался рюкзак такой, они все их носят.

— Вы можете описать мальчишку? — спросил я.

— Ну я же не слепой! — огрызнулся старик. — Когда он поднял мою газету, я увидел у него татуировку, они все себе такие делают, прямо на шее, сзади.

Я почувствовал, как холодные пальцы пробежались по моей шее, и хотя знал ответ, на всякий случай поинтересовался:

— А что за татуировка?

— Идиотская, японский символ какой-то. Мы для этого, что ли, дерьмо из япошек выбивали, чтобы теперь ихние каракули шлепать на наших детей?

Похоже, он еще только входил в раж, и меня восхищала его жизнестойкость в таком почтенном возрасте, но я понял, что уже пора передать его соответствующим властям, представленным здесь моей сестрой. Чувство удовлетворения загорелось во мне тусклым светом, не только в предвкушении, что я предоставлю ей подозреваемого лучше, чем бедный Дискриминированный Декстер, но, главное, сброшу старого пердуна на нее в качестве небольшого наказания за подозрения в мой адрес.

— Пошли, — сказал я старику.

— Никуда я не пойду, — уперся тот.

— Хотите пообщаться с настоящим детективом? — спросил я, и долгие часы, которые я провел, тренируя улыбку, окупились, потому что он нахмурился, огляделся по сторонам, а потом сказал:

— Ладно, пошли, — и последовал за мной туда, где сержант Сестренка буравила глазами Камиллу Фидж.

— Я тебе сказала: уйди отсюда, — бросилась она на меня со всей теплотой и обаянием, которые можно было ожидать от нее.

— Ладно, — ответил я. — А свидетеля с собой забирать?

Дебора разинула рот, потом закрыла, снова открыла и закрыла еще несколько раз, как будто пыталась понять, как дышат рыбы.

— Не смей… это тебе не… чтоб тебя черти взяли, Декстер! — наконец собралась она с мыслями.

— Смею, это мне да, и я уверен, так они и сделают, — ответил я. — А пока — этот пожилой джентльмен имеет кое-что сообщить.

— Какого дьявола ты меня пожилым назвал? — возмутился дед.

— Это детектив Морган, — сказал я в ответ. — Она здесь главная.