И я что-то совсем расслабилась, даже пальцы ослабели и не сжимали больше мягкие пряди артефакта, грозя выдрать их с корнем.

Когда процесс очень приятный, ему поддаешься безо всякого злого умысла — честно-пречестно, никакого умысла, все происходит по инерции. Ну как при торможении, тормозишь себе, тормозишь, а тебя все равно несет вперед. Вот и меня понесло. Может, вперед, может, назад, может, в сторону, направление сложно было определить, потому что заштормило, как в той воронке. А страсть все усиливалась, температура тела возрастала, удовольствие трансформировалось в блаженство.

И как кульминация этого необъяснимого с точки зрения здравого смысла и совершенно не поддающегося логике действа раздался финальный «ба-бах!»

Дверь в приемную вышибли, она распахнулась и повисла на одной петле, а артефакт, держа меня на руках, сделал шаг в сторону. Рядом пролетело что-то металлическое и со звоном упало на пол.

— Аленка! — Рев Фомки огласил пространство, и, пока я поворачивала затуманенную голову, стремясь неясным взглядом разглядеть рискнувшего сигануть в водоворот сыщика, верный напарник вдруг стушевался.

— О, вы это… обращаешь, да? Э-э-э, помочь, что ли?

— А? — Все еще не ориентировалась я в пространстве.

— Может, мне выйти?

Вот тут потихоньку все вокруг стало проясняться, я опустила взгляд вниз, на голую мужскую грудь, к которой притиснулась своей, едва не выскакивающей из тугого лифа ведьминского наряда, потом посмотрела выше, на губы в нескольких сантиметрах от моего лица, от которых с трудом оторвалась только благодаря громкому баху, потом на золотистые прядки, пропущенные сквозь мои пальцы, а затем уже в янтарные сверкающие глаза, и… и выдала Фомке:

— Я не виновата. Это он! Он применил запрещенный сногсшибательный прием. Поцеловал так, как меня еще не целовали, и дезориентировал.

— Я так и понял, — ответил Фомка, при этом отвел взгляд в сторону и легонько кашлянул.

— Лучше помоги мне его убить, — наконец вспомнила я о своем важном первоначальном намерении.

— Да никто не против, — поддержал меня сыщик (настоящий золотой напарник!), — но давай его сначала оденем.

Я замерла, осознав, что, собственно, так и сижу на голом артефакте, ноги в чулочках вокруг его поясницы, его руки на моих… о-го-го, на моих не бедрах!

— Ты совсем страх потерял? — обвинила невозмутимое золотко. — Ты за что хватаешься?

— Бесподобная, — впервые за все время разговора подал голос артефакт, — ты же соскальзываешь, я взялся, где удобнее.

— Опус-с-сти, — зашипела, точно целое логово гадюк.

Меня очень бережно поставили на ноги и даже отступили подальше от моих сжавшихся кулаков.

Я придирчиво оглядела артефакта, который уже, конечно, был не артефакт, прикидывая, с какой части лучше начать нанесение тяжелых телесных повреждений, и поняла: Фомка прав.

Обернувшись к напарнику, спросила его весьма решительно, очень стараясь не краснеть:

— А ты с рюкзаком прыгал?

У Фомки опыта работы больше, он нужные вещи не забывает, даже если падает с высоты обрыва в подземный водоворот.

— Взял, — подтвердил напарник.

— Там твои лосины из дворца лежали, достань.

Напарник вытянул из-за спины мой рюкзак, запустил в его недра руку и, порывшись, вытянул белые лосины. Он подал их мне, а я протянула за спину, туда, где стоял артефакт.

— На! Вон там надевай, — кивнула в сторону кладовки с вещдоками.

Человеческое воплощение солнечного духа забрало лосины и послушно скрылось за дверцей. Я, не зная, куда глаза девать, уставилась на пол, отвернулась от Фомки и пнула ногой остатки золотого шара. Сзади послышались стон и грохот. Резко повернув голову, успела только рот открыть, но почти сразу ощутила болезненный укол и упала.

Терпеть не могу королевских ищеек! Всегда не могла терпеть! Поэтому даже не думала о том, чтобы поступить на этот факультет в академии. Вот сыщики — другое дело. А ищеек муштруют, вдалбливают в них необходимость всегда следовать уставу, а еще фуражки надевают, те на голову давят и напрочь отбивают даже малую природную склонность логически мыслить. Ищейки могут сколько угодно караулить в засаде, пока не дождутся твоего возвращения, а после выстрелят исподтишка из фукии,[1] засадят дротик, смазанный анестезией, куда придется, и поволокут несопротивляющихся жертв на выход. А если спросить: «Не отыскали ли вы артефакт?» — а потом стрелять? Вот у кого вместо мозгов сахарная вата в голове! Прокрались в выбитую Фомкой дверь и взяли нас совсем тепленькими.

Пока нас тащили до закрытой повозки, я с тоской поглядывала в сторону удаляющейся конторы, но не могла ни пошевелиться, ни слова сказать. Затем меня и напарника погрузили внутрь, забросили, точно кули с мукой, и закрыли деревянные двери с решетчатым окном. Нас повезли прочь, а артефакт остался.

— Ты руки-то просовывай, просовывай. Чего, совсем шевелиться не можешь?

Старая обрядчида пыталась натянуть на меня серый просторный балахон, но выходило у нее не очень. Стоило старухе меня отпустить, как я заваливалась обратно на лавку, на которую меня и выгрузили ищейки, притащив в камеру для приговоренных.

— Ну да ладно, как на помост заволокут, так сможешь. Люди там собрались, стыдно, должно быть, в глаза смотреть? Солнышко наше упустили, предсказателя золотого, единственного! У кого теперь спрашивать, к кому на поклон идти, коли что приключится? Каждую неделю приемы проводили, всех страждущих одарял прорицаниями, а теперь что? Не будет у нас больше артефакта, некому о процветании королевства заботиться. И как только таким вот бездарям дело ответственное доверили?

Ну, знаете ли! После наших мытарств мы же еще и виноваты? Да мы лучшие, а тут бездарями обозвали! И как это солнышко всем голову задурил? Спаситель, надежда, опора королевства, а про характер дурной никто и не заикнется. Это только мне счастье выпало его истинный облик лицезреть?

Старуха завязала на моей талии обрывок веревки и, закончив обряжать, подхватила с лавки ведьминский наряд, растянула в разные стороны, осмотрела, покачала головой:

— Племяннице заберу, любят они обряжаться на игрищах своих.

С этими словами она закинула на плечо дарованные для сожжения платье и чулки и прошаркала прочь из комнаты.

— Выносите, — донеслось из-за двери.

Внутрь заглянули охранники, схватили меня за руки и за ноги и потащили наружу, где уже ждала телега с лежащим в ней Фомкой.