— Ну, так не живи! — возмутился Игорь, — Боишься нести ответственность за собственную жизнь, — откажись от неё. А раз и отказаться тоже не можешь, то должна найти в себе силы отвечать за прожитое. Фатализм здесь равносилен лени и эгоизму. Понимаешь, судьбе не «будет угодно»… Судьбе вообще в большинстве случаев не до нас. Причем не от равнодушия её, судьбинского, а от крайней занятости. Ей бы атомной войны не допустить, или террористов очередных от идеи использовать смертельное для планеты оружие уберечь. А ты к устройству своей личной жизни её привлечь пытаешься… Эгоизм в чистом виде.

Вместо того, чтоб обижаться, Вера вдруг повеселела, и, насмешливо вскинув брови и уголки губ, следила за мыслями Игоря. По всему было видно, что его горячность забавляет её.

— Кроме того, — уже начав излагать, Игорь не сумел остановиться, — Так как судьба эта у нас в некотором смысле общая, то я берусь утверждать, что знаю о ней некоторые факты. К примеру, что для меня она и пальцем не пошевелит.

— Почему?

— По привычке. Чтобы не утруждать её, я в своё время избрал довольно трудный путь — путь осознания и созидания. Вместо того, чтоб пенять на судьбу, я, когда нечто не устраивало мою привередливую персону, сначала пытался это нечто досконально исследовать, а потом, выявив, что же именно нужно изменить, брался менять это самостоятельно. И, ты знаешь, долгое время получалось. Устраивало всех: и мою привередливую персону, которую уже все устраивало; и судьбу, которой не приходилось тратить силы, вмешиваясь; и меня, получающего достойную самореализацию. Только выявился у этого метода один недостаток. Слишком поздно выявился, надо заметить. Когда изменить уже ничего было нельзя.

— Какой недостаток?

— Роковой. Подобно тому, как организм курильщика прекращает вырабатывать никотин, точно так же судьба того, кто сам решает свои проблемы, привыкает к этому и прекращает вырабатывать чудеса и спасительные хэлпы. Ныне в моей жизни происходит только то, что я делаю сам. Это — свобода. Но, с другой стороны, это ужасно скучно и бесперспективно. Ведь есть такие проблемы, которые без помощи чуда не разрешить… В общем, так как мы говорим об одной и той же судьбе, то выход у нас есть только один — менять её самостоятельно. И ты не имеешь права бояться.

— Браво! — Вера даже поаплодировала немного, — Теория блестяща. Звучит красиво и оригинально. Но только это совсем не про наш случай. Понимаешь, я считаю некорректным менять судьбу без её на то ведома. Не помощи я жду от неё, а всего лишь знака. Пусть подаст сигнал, что согласна на такие глобальные перемены, и я тут же начну действовать.

Все выводы, которые можно было сделать из текущего разговора, Игоря не устраивали.

«Что это мы все ходим, вокруг да около… Вроде как правильные вещи обсуждаем, но в столь обобщенном виде они совершенно ни о чем не говорят. Эх, как бы, не задавая вопросов, снова развернуть Веру к конкретике…»

— А ведь я по-прежнему ничего о тебе не знаю, — аккуратно начал Игорь.

— Неправда, — Вера насупилась, — Я — Вера. Я с тобой. Все это ты знаешь, и, по сути, это всё и есть я. Другой меня нет. Другая я — это формальности. Для чего же требовать унизительных откровений? — затянувшаяся пауза дала правильные ответы вместо Игоря, — Впрочем, действительно нужно объясниться, — смирилась Вера, — Просто мне хотелось сделать это потом, когда решение будет уже принято… В общем, слушай. Мы росли в селе. Точнее, росла я, а моя молодая мама, самая молодая, красивая и прекрасная из всех мам — не росла, а старела. Они с отцом познакомились на каком-то городском празднике, где понаехавшая из области молодежь перемешалась с городской и образовалось некое подобие всеобщей дружбы. Мама с отцом познакомились слишком рано, чтобы уметь регулировать обстоятельства. Мама воспитывалась в интернате. Родителей своих не помнила, и потому, поняв, что ждет ребенка, безоговорочно согласилась выйти замуж и переехать в село, к родственникам отца. А куда деваться-то? Жить негде, советоваться не с кем. Восемнадцатилетняя умница и красавица с грудной мною на руках осталась жить в селе, честно ожидая возвращения мужа из армии. Чтобы прокормиться, мама с дядьями и бабкой готовили горячие обеды и продавали их на местном базарчике проезжающим мимо села автомобилистам. Село тянулось вдоль оживленной трассы, и все сельчане подрабатывали прокормом пролетающих мимо путешественников. Конкуренция сделала жизнь в селе совершенно невыносимой. Соседи отравили нашу собаку — единственного моего друга за все детство. Впрочем, это я отвлекаюсь… Отец очень долго не писал вовсе, а потом сообщил, что нашел себе новую семью, и возвращаться к нам не намерен. Мама никогда не рассказывала мне о нем ничего дурного. Смеялась над ошибкою юности, оправдывала и себя, и отца, и все обстоятельства вместе взятые. «Просто мы слишком рано встретились. В том возрасте любая влюбленность кажется солидным чувством и гонит под венец. Его можно понять. Повзрослел, помудрел, встретил что-то настоящее… А я? Еще до его сообщения о новой семье, я поняла, что это обручальное кольцо жжет, будто кандалы. Вот приехал бы он — возмужавший, чужой, — я выплакала все слезы в преддверии этой пугающей встречи» — рассказывала она мне много позже, — «Впрочем, встреться мы позже, тебя бы, скорее всего, не было бы на свете. Так что, все случившееся не может не радовать». Мама всегда отличалась редкой жизнерадостностью и оптимизмом. Втайне я считала, что этим она пытается загладить душевные раны. Но, знаешь, однажды, уже в городской школе, я писала какое-то сочинение и спросила у мамы отчество отца. «Не знаю» — как-то даже растерялась мама, — «В их семье о деде никогда не говорили… А за те несколько недель, что мы с твоим отцом были близки, он не завоевал во мне должного уважения. Я обращалась к нему исключительно по имени. Откуда ж мне знать его отчество?» Сейчас это кажется смешным, но почему-то именно после этого разговора я всерьез поверила, что отец с мамой были абсолютно чужими людьми, и его уход никогда не представлял собой трагедии. Трагедия заключалась в другом. В месте жительства, в отсутствии перспектив, в окружении. «Личность моя гибла» — рассказывала мне мама о том времени, — «Монотонно пролетающие мимо дни, стучащие секундами, как машины колесами. Изнурительная своей одинаковостью работа… Я физически ощущала, как в мозгу моем образовываются страшные пролежни. А ведь в интернатовские времена я слыла лучшей головой школы. Побеждала на олимпиадах… Подавала будущему надежды, а потом обманула его и бросила. Теперь оно мстило мне деградацией»

Вера остановилась перевести дыхание, а Игорь не выдержал и спросил.

— Скажи, её слова ты передаешь дословно, или сама додумываешь словесные обороты?

Вера натянуто улыбнулась, понимая, но не принимая похвалу.

— Передаю дословно. Позже мама выучилась на переводчика, и оказалась ужасно талантливой в плане перевода всевозможной восточной литературы. С тех пор у меня периодически просыпается стойкая ненависть к словам и талантам. Думаю, что они украли у меня мать. Возможно, мама была бы жива сейчас, если б так не тряслась над всей этой гармонией формулировок, не гонялась за редкими рукописями, считая своим долгом донести их до соотечественников в первозданной красе…