Журналист тоже и по характеру, и по профессии – человек общительный, интересный.

Хорошо посидели. Выпили домашней настоечки, разговорились, разоткровенничались…

… – Я по дороге сюда в Иркутске остановку сделал, – отложил вилку наш гость. – Не знаю, почему рассказать захотелось об этой остановке моей. Наливка у вас уж больно какая-то размягчающая, к душевным излияниям располагающая…

…В Иркутске остановку сделал – не смейтесь – из-за любви, из-за первой моей любви. Понимаю, что само слово «любовь», когда его произносит шестидесятилетний человек, с каким-то неестественным оттенком звучит. Богу свечки пора ставить, грехи отмаливать, прощения просить, а тут о любви, да еще не какой-нибудь – первой…

…В Иркутске я, не сосчитать, сколько лет назад, в армии служил. Служил и дружил. С хорошей девушкой дружил, – «с красавицей, спортсменкой, комсомолкой…», кино помните… Расстались. Банальная история. Первая любовь требовательная и капризная. Сверхтребовательная и сверхкапризная. Уехал домой, в Москву. Уехал и все забылось, зарубцевалось. Женился. Родили с женой троих детей. Все в норме, все в порядке. Все как у всех.

…Стал стареть, лысеть. Половина зубов – мосты-мостики. И надо же – все чаще и чаще стала ко мне во снах приходить, а днем вспоминаться Катя, та самая иркутская девушка – «красавица, спортсменка, комсомолка»…

За многие годы работы журналистом во всех концах страны довелось мне побывать. Не меньше десятка раз проезжал мимо Иркутска. Иногда вспоминал свою службу, иногда Катю. Но как-то все вскользь, мимоходом.

Сейчас приехал сюда, во Владивосток, думаю, в последний раз.

На пенсию, так сказать, на заслуженный отдых решил уходить. Хватит, поболтался по белу свету… Вероятно, это и подтолкнуло меня сделать остановку в Иркутске. «Когда, – подумалось, – доведется здесь еще побывать, и доведется ли?»…

Слез с поезда. Взял такси. Устроился в гостинице. Принял душ. Перекусил в буфете. Вышел на улицу. И… Вы, наверное, слышали о таком явлении – спонтанная телепортация. Не слышали. Не смущайтесь. Даже те, кто назвал спонтанную телепортацию спонтанной телепортацией, не знают наверняка, существует ли она. В журналах, специальной литературе иногда появляются публикации о том, что тот или иной человек, как правило не по своей воле, оказывается в знакомом или незнакомом месте, в давно прошедшем или даже в будущем времени. Неправдоподобно. Смешно. Однако об этом явлении еще Гоголь – помните «Заколдованное место»? – писал. Я в суть спонтанной телепортации не вникал. Надо чем-то людям себя развлекать… Теперь же готов поверить – есть она, телепортация, есть.

…Вышел на улицу. И оказался в том времени, когда я по ней, именно по этой улице, в солдатских сапогах к своей Катерине топал. Дадут увольнение – братья-солдатики из опостылевшей казармы врассыпную. Кто – в кино. Кто – в горсад. Кто просто по улицам бродить. А я – к Кате, Катюше своей. Вот по этой улице… по этой улице. Вот и камень на тротуаре тот самый на углу дома. У этого камня я обычно останавливался. Ставил на него ногу, доставал из кармана завернутую в тряпочку маленькую бархотку и делал последнюю полировку кирзачей.

А вон у того тополя обычно мороженщица со своей тележкой стояла. Ишь, даже след от колес тележки виден. Когда бывали копейки, я Кате обязательно мороженое покупал. Любила она его. Очень любила. Да что там любила – любит.

Дом. Ее дом. И крыльцо подъезда то же, и дверь та же. Даже выцарапанные на двери слова: «Паша плюс Рима (с одной «м») равняется любовь» – сохранились. Стыдно признаться, обо всем забыл я: о своем возрасте, о своей семье, обо всем. Одернул гимнастерку, поправил на голове не шляпу – пилотку, взглянул искоса не на туфли свои – на сапоги кирзовые – блестят – и, молодой, сильный, красивый, шагнул в подъезд.

Лестница – та же. Перила – те же. Даже одна из чугунных стоек под перилами как выскочила из паза, так и стоит скособочившись. И сегодня женщины, по лестнице с сумками своими хозяйственными поднимаясь, задевают ее и домоуправа костерят.

Тремя молодецкими прыжками проскочил первый пролет, тремя – второй. Вот она, квартира № 28 – Катина квартира. Помню – звонок не работает. Стучу. За дверью тихо. Стучу еще раз.

– Кто там? – Катин голос. Чуть с хрипотцой, но Катин.

– Катя, это я. Слышишь – я.

Скрежещет внутренний запор.

В дверной щели – мясистое, синюшное лицо, лицо незнакомой женщины. Да, женщины. Догадываюсь об этом по длинным полуседым волосам, падающим косматыми прядями на замызганные, грязные кружева нижней рубахи. В вырезе – серые плоские груди.

Из двери, изо рта женщины – тошнотворный запах табака и водки.

– Мне бы Катю…

– Каку Катю?..

– Катю Казакову. Ведь это ее квартира…

– Катю Казакову?

– Да-да, Катю Казакову!

– А чё тебе надо? Я и есть Катя Казакова

…В себя я пришел, когда уже Байкал проезжали

…И этот рассказ мне навсегда запомнился, и стихотворение Юлии Друниной:

Не помню, когда и где прочитал или услышал его – тоже навсегда в память впечаталось.

Почему? Не знаю. Моя первая любовь – моя жена. Естественно, как и все юноши, молодые мужчины, до женитьбы я встречался с девушками – танцевал, ходил вкино. Они нравились мне. Я хотел нравиться им. Но назвать эти мимолетные увлечения любовью, да еще и первой… – Егор пожал плечами…

…А уж говорить о любви девятилетнего-десятилетнего мальчишки к девчонке-сверстнице, да еще в те годы, когда мы, дети, кроме любви к Родине, к вождю и матери ни о какой другой любви ни от учителей, ни от родителей ничего не слышали, вообще и смешно, и кощунственно. Хотя, если честно говорить, и о взрослой любви мы уже тогда кое-что знали. В тайны этой любви нас, малышей, посвящали огольцы постарше – Витьки Кобылкины и их наставники из старших классов. Не очень сдерживались в выражениях и мужики колхозники, которым не уступали в красноречии и некоторые женщины. Какова жизнь – таков и язык. Помнишь, нам в институтах втолковывали: «Бытие определяет сознание». И хотя сейчас модно открещиваться от марксизма, считаю, так и есть: бытие определяет сознание. Треснешь иной раз себя молотком по пальцу – такое словцо вырвется – сам испугаешься. А народ наш не только по пальцам, но и по головам не раз трескали…

И когда я ехал в Новосибирск и проезжал Забайкалье, Читу, и смотрел на проплывающие мимо степи, леса, реки, маленькие серенькие городки и затерянные в бесконечных просторах деревеньки, я вспоминал и свою деревеньку, свой родительский дом, своих друзей-пацанов, свою первую учительницу Надежду Ивановну Смотрину, свою соседку-подружку Олю. Вспоминал тепло и грустно, осознавал: их, прежних, уже давно нет. Нельзя войти в реку, в которую ты входил однажды, дважды. Не знаю, точно ли я назвал пословицу. Но смысл ее таков. И он точен. Но та река, в которую ты вошел первый раз, будет всегда помниться такой – первой. И глядя в вагонное окно, вспоминая далекое детство, я не мог и предположить, что впереди, через несколько дней, меня ждет встреча не только с земляком из Владивостока – однокашником, известным в наших университетских кругах ученым…