…Хороши дорожные разговоры. О чем хочешь – о том порассуждаешь. Всласть порассуждаешь. Никого не боишься. Ну разве только чуточку остерегаешься, если то же купе незнакомыми людьми полно, имеется в виду – недавно севшими в поезд, с которыми ты еще не успел «обнюхаться», к которым не успел присмотреться. Такая опаска, такой страшок в каждом из нас, пожилых людей, еще с советских, теперь уже далеких, времен живет. Гены у нас такие – трусоватые, осторожные. Вякнешь что-нибудь такое: «Вон в Америке-то живут…», а рядом с тобой сидящий товарищ-мужичок в плащике завозьканном, в кепчонке с козырьком изжеванным, из грудного карманамаленькую книжечку в скромной обложке аккуратно, спокойно вынет и к носу твоему поднесет, и заскулишь, зачирикаешь: «Вон в Америке-то живут… беднее некуда – лебедой, крапивой щи заправляют. Старики у них на помойках бутылки пластиковые собирают и продавцам молока продают. Продавцы – те же бабки-пенсионерки, молоко – из деревень перекупщиками привезенное, в эти бутылки наливают и продают. Пенсии им за коммунальные услуги заплатить да лекарства купить у бабок американских не хватает… Да и вообще там, в Америке, негров бьют…»

А так, когда со всеми попутчиками познакомишься, почувствуешь – никакого такого… нет, – говори, рассуждай, о чем и о ком хочешь…

– Правда ли, что президент с бабой своей развелся и на какую-то гимнасточку глаз положил?

– А почему бы и нет. Мужик есть мужик, да еще при должности, при деньгах…

– Эх, будь бы у меня столько деньжат, как у него, я бы вообще маленький гаремчик, персон на десять…

– Что так мало?

– Без тренировки нельзя. Пожадничаешь – зарвешься – сорвешься…

Ядовито порой говорят в дороге – в купе, машинах, автобусах – люди. Реже и менее зло – в самолетах и на пароходах. Самолеты, пароходы к разговорам душевным, откровенным, исповедальным не очень располагают. В самолете, как правило, люди больше молчат или делают вид, что спят или журналы, газеты, книги читают. Такой вид они делают для того, чтобы к ним с разговорами, расспросами никто не приставал. На высоте пяток-десяток километров люди в себя уходят – осознают, что они блошки на божьей ладошке или, как на Востоке говорят, «слезинки на ресницах вечности» и от этого осознания в клубочки сжимаются и даже самые убежденные атеисты над вопросом, есть ли жизнь после смерти, задумываются. То же самое происходит и с пассажирами на кораблях, под килями которых тоже высота в пять-десять километров простирается, только в обратную сторону. Так что тут уж не до разговоров, тем более злых, ядовитых – о правительствах и правителях, депутатах и т. п. Вообще страшные сказки – о чертях, ведьмах и прочей нечистой силе – в самолетах, на пароходах спросом не пользуются.

…В купе хорошо. И обстановка хорошая – тепло, не качает, не дует. И к разговору эта обстановка располагает. Никто твоего имени не спрашивает, фамилию твою в маленькую книжечку со скромной серенькой обложкой не записывает. А если кто-то что-то и начнет записывать, разговор можно на другую – безобидную – тему перевести: «Вчера дождь был, а потом солнце появилось…», «Нынче должен грибной год быть…», «Как вы думаете, карасям не пора клевать?..» Ну а если и после этого на тебя некто косо посматривает и продолжает что-то записывать, можно на первом же полустанке сойти и… ищи ветра в поле… С самолета, с парохода не сойдешь, а когда в конце концов вместе со всеми пассажирами сходить станешь – на пристани или в аэропорту тебя плечистые мальчики под руки взять могут… Правда, в последнее время о подобных случаях не слышно, но долго ли они будут длиться «последние времена»?.. А вдруг… В России много с этого самого «а вдруг…» начинается и им же заканчивается…

Хорош купейный дорожный разговор и тем, что его в любой момент и прервать, и продолжить, при необходимости и закончить можно.

… —Так на чем я остановился? – Егор Афанасьевич лег на свое место, закинул руки за голову. – На чем?.. Замечать стал – тоже память шалить начала.

– …Новосибирск. Симпозиум…

– А… да… Ну раз тебе интересно, дорасскажу. Мне и самому дорассказать хочется… Что-то во всей этой истории и для меня самого смутным, туманным осталось. Вроде бы такой… легкий, какой в утреннем лесу в сухую погоду бывает, – не поймешь, где сумрак ночной между деревьями еще держится, где туман – грибное дыхание поднимается. И дышится легко, а на душе как-то тревожно. Светло и тревожно. Любишь за грибами ходить?

– Очень.

– Значит, понимаешь, о чем говорю.

– Понимаю.

…Списались. Созвонились. Сергей Николаевич и его супруга Альбина Георгиевна встретили меня на вокзале. Альбину Георгиевну я раньше не знал. Сергей Николаевич женился в Новосибирске. Альбина Георгиевна – уроженка Новосибирска. Красивая. Моложавая. Работает в том же университете, где муж. Заведует библиотекой. Простая, умная, гостеприимная, славная женщина. В последнем я убедился за несколько дней моего пребывания у них. Да, именно так, у них…

… – Ни о какой гостинице не может быть и речи. Едем к нам. Комната есть. Отдельная. Университет, там и будет проходить симпозиум, – в двух шагах. – Крыловы буквально подхватили меня под руки. Сергей Николаевич чуть не насильно забрал у меня дорожную сумку. И я, не успев оглянуться, оказался в машине.

Несколько дней, прожитых у Крыловых, еще раз показали мне, насколько важны и крепки земляческие связи, основанные даже не на личной приязни, а на силе притяжения общей родины. Любой из нас, встретив далеко от родных мест, от родной деревни, от родного города, от родного края человека, с которым пил воду из одного колодца, одного родника, одного ключа, одной реки, с которым ходил когда-то по одним тропам и дорогам, даже неожиданно для себя ощущает с ним почти кровное родство.

Родина. Совсем не зря ей посвящают самые сокровенные стихи и песни поэты и композиторы, самые талантливые, вдохновенные картины художники, самые глубокие, мудрые, проникновенные рассказы, повести, романы прозаики.

Родина. За нее отдают жизнь солдаты – вчерашние школьники и пахари, рыбаки и овцеводы, охотники и плотники, учителя и лесорубы.

Родина. Во имя ее свободы, во имя ее будущего днем и ночью горбились на пашнях, насквозь промерзали, калечили себя на лесосеках и в шахтах, срывали руки рычагами тяжелых тракторов юные девочки, их матери и бабушки.

«Это наша земля, наша родина», – с детства слышим и говорим мы. И оба слова – «земля» и «родина» – приобретают для каждого из нас одно значение, один смысл. И поэтому слово «земляк» мы воспринимаем и понимаем как «родной» – «родной человек».

…У каждого времени свои порядки, свои обычаи. Но есть среди них и такие, которые остаются неизменными во все времена. Из поколения в поколение, из уст в уста передаются на Руси заповеди, правила, обычаи, якобы завещанные нашими предками, сидевшими за пиршественным столом еще с самим Владимиром Мономахом: «Веселие на Руси питие есть». Сам ли он сказал это, или приписали ему премудрость сию – Бог весть. Но то, что мы уже не одну сотню лет храним их в нашей благодарной памяти – факт. Неопровержимый факт.