не рекомендующем устанавливать памятники деятелям культуры раньше чем через пятьдесят лет после их смерти. «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед» – слова юной Марины Цветаевой оказались пророческими; творчество ее вошло в классику русской литературы наряду с шедеврами Гумилева, Пастернака, Ахматовой, Мандельштама. Но, увы, не им ставят памятники нынешние культуртрегеры. Забыты швыдкими Станиславский, Шостакович, Платонов, Прокофьев. Тютчев в столице отмечен лишь скромным бюстом во дворе родовой усадьбы. Зато «украсили» Москву шемякинскими изваяниями человеческих пороков, словно в насмешку помещенными по соседству с Третьяковской галереей и памятником Репину. Благодарный новым хозяевам Шемякин-американец торопится увековечить память образованца Собчака. Его заокеанский «земляк» Эрнст Неизвестный предлагает в древнем Угличе, рядом с шедеврами древнерусской архитектуры, установить «Памятник водке». Впрочем, «наследника Микеланджело» не волнуют наши насущные проблемы. Тем более, что прецедент имеется: болванчики в честь певца российского алкоголизма Венедикта Ерофеева уже установлены на трассе Москва – Петушки. Виктор Астафьев, сам в молодые годы отнюдь не равнодушный к рюмке, диву давался, видя прославление сошедшего с круга писателя. А еще один полуамериканец – Евтушенко – договорился до того, что Венечка пребывает в одном пантеоне с Гоголем…

В дореволюционной России наиболее значимые памятники ставили на собиравшиеся народом пожертвования. Дарители вместе со знатоками выбирали лучший проект и наиболее полюбившегося скульптора. Монументы возводили с большими временными интервалами, помня о значимости и важности события. Поэтому и остались знаковыми на века «Медный всадник», «Минин и Пожарский», опекушинский Пушкин, микешенское «Тысячелетие России» в Новгороде. Не апологет я тоталитарно-застойных времен, выпавших на нашу долю, но не могу не признать, что всесильный Вучетич, обладавший неограниченной властью, сработал всего три монументальных колосса: великолепный памятник Воину-освободителю в берлинском Трептов-парке, «Железного Феликса» и «Родину-Мать» в Сталинграде. Поучиться бы нынешним ваятелям такой сдержанности у «хозяина всея советской скульптуры»!

Кто в чаду нынешней монументальной пропаганды зрит в исторические корни? Разве подумал конвейерный скульптор А. Рукавишников, сажая в неприличную позу перед Государственной библиотекой своего Достоевского, как скромный до болезненности писатель отнесся бы к идее быть дважды увековеченным, причем в первый раз блестящим меркурьевским творением, в Москве, где он родился и совсем недолго жил? А что бы сказал Булгаков по поводу уничтожения Патриарших прудов несуразным «примусом» того же автора? Спасибо здешним старожилам, легшим под колеса самосвалов и не давшим надругаться над заповедным местом.

С поражающей вседозволенностью спешат окультуренные демократы отблагодарить Сахарова, Бродского или Окуджаву, отливая бронзовых уродцев в их честь. «Откуда вдруг взялся китчевый памятник Б. Окуджаве на Старом Арбате? Люблю его песни, но почему он опередил потомственного арбатца Андрея Белого, Марину Цветаеву, многих выдающихся литераторов-москвичей? Рискну предположить, что дело отнюдь не в его творчестве. Отчасти он удостоился такого поспешного увековечения за свою горячую поддержку расстрела Белого дома 4 октября 1993 года и прочих ельцинских авантюр». Это сказано на страницах газеты «Труд» поэтом Юрием Кублановским, а не каким-нибудь патриотическим писателем, загнанным либералами в маргинальную резервацию. На фоне такой сервильности демократов выглядит чудовищным четырехлетнее противостояние питерских «культурных хозяев» во главе с директором Русского музея Гусевым, всеми силами мешающих увековечить память великого музейного деятеля – В. А. Пушкарева, в течение почти тридцати лет руководившего этим музеем, во времена отнюдь не легкие для людей с его мышлением. Несмотря на препоны, которые ставили перед «директором №1» сначала диктаторский сталинский, а потом застойный толстиковско-романовский режимы, он сумел пополнить музейные фонды 120 тысячами редчайших экспонатов. Четыре года самые уважаемые художники, музейщики, писатели, академики во главе с министром культуры А. С. Соколовым осаждают просьбами об установлении мемориальной доски В. А. Пушкареву губернатора Санкт-Петербурга г-жу Матвиенко. Последним пытался достучаться до женского губернаторского сердца Президент Российского фонда культуры Н. С. Михалков. Человек, особо приближенный к главе государства, написал: «В плеяде знаменитых людей, прославивших Санкт-Петербург в XX веке, имя В. Пушкарева стоит рядом с именами Д. Шостаковича, А. Ахматовой, Н. Черкасова, Е. Мравинского, К. Сергеева, Ж. Алферова, Г. Товстоногова». Не вызвало должного трепета у напрочь забывших о своем предшественнике и кормильце нуворишей и это дорогого стоящее сравнение.

Кто разжигает экстремизм

Диалог художника и журналиста

Все чаще мы слышим призывы к борьбе с экстремизмом. Однако возникают вопросы: откуда берется этот самый экстремизм, чем он порождается, кто своими действиями, в том числе на поприще культуры, его разжигает и провоцирует?

В Российском фонде культуры с актрисой Маргаритой Тереховой и Никитой Михалковым

Игорь Шишикин. Савва Васильевич, не так давно пришло сообщение о разгроме галереи печально известного Марата Гельмана. Мы его хорошо знаем по тем кощунственным мероприятиям, которые он в своей галерее неоднократно проводил, по политтехнологическим процедурам, что он запускал на отечественном телевидении, которые иначе как провокацией не назовешь. И вот теперь его галерею кто-то разгромил. Поднимается шум, что идет волна фашизма, сразу вспоминают национальность Гельмана, соответственно усматривают и антисемитизм. Как вы полагаете, это происшествие стоит в том же ряду, что и разгром выставки в Сахаровском центре, когда русским людям терпеть надоело? Сахаровский центр, как Кондопогу, не выдержали люди и начали по-своему наводить порядок. Или это очередная многоходовка и провокация самого Гельмана?

Савва Ямщиков. Меня больше всего поразило в этой истории то, что «Коммерсантъ» поместил материал о случившемся на первой странице с переходом на вторую, хотя были и другие важные события. Но они их не интересуют. Галерея Гельмана – вот для них главное. Что называется, прищемили мальчику часть тела дверью, и они заверещали. В «Коммерсанте» сказано, что работали десять погромщиков без истерик, одеты они были в черные шапки с прорезями, в черные куртки, высокие ботинки. Каждый погром вызывает отторжение. Но Гельман заявил, что готов был к этому. В «Коммерсанте» приведена и справка о его деятельности. Простите меня, пожалуйста, какое он имеет отношение к изобразительному искусству, если в свое время «лучшая» его акция «Арт-факт», как они говорят, заключалась в том, что устроили поедание торта, изображающего Ленина в гробу мавзолейном?

И. Ш. Тем Гельман и прославился.

С. Я. Да, но, простите, это же чудовищно. Моя дочь однажды посетила его выставку на Крымском валу со своей приятельницей-художницей. Она ужаснулась: «Папа, там такая матерщина стоит!» Вот перечень его «подвигов»: помогает баллотироваться в мэры Москвы полковнику Лебедеву; ведет пиар-кампанию выборов «Союза правых сил»; дезавуирует «врага» Немцова – на выборах в Нижнем Новгороде. Причем всегда пользуется самыми грязными приемами. Просто чудовищная грязь! Между прочим, он помогал создавать партию «Родина». Так какое же