И вот, стоя здесь, на этом колоссальном монументе, Ройбен прижался к нему лбом и подушечками лап, ощутил грубую поверхность и даже глубинный запах дышащего, разрушающегося понемногу камня.

Потом он отделился от остальных, устремился вверх по скату пирамиды, легко отыскивая когтями облегчающие подъем трещины, и вскоре вокруг него не оказалось ничего, кроме бесчисленного множества тусклых мигающих звезд.

Волнистый туман, пропитанный лунным светом, пытался поглотить свет небесных фонариков. По крайней мере, так мог бы сказать поэт; на самом же деле весь этот пахучий трепещущий мир вокруг, земля, растительность и беспомощная живность, легкие облака и влажный воздух – все это дышало и пело в миллионах взаимоисключающих целей и даже вовсе без целей, которые можно было бы как-то сформулировать, – бездумно сливались в хаос, который как раз и образовывал ту невыразимую красоту, которую он видел сейчас.

Что мы такое, если это нам представляется красивым? Что мы такое, если мы сильны, как львы, и не боимся ничего на свете, но все же видим мир глазами и сердцами мыслящих существ – творцов музыки, творцов истории, творцов пластических искусств? Ваятелей, сплошь покрывших рельефами из серпентина эту древнюю, обильно политую кровью постройку. Что мы такое, если чувствуем подобные вещи так, как я чувствую все это сейчас?

Сверху он видел, как его спутники перебегали с места на место, останавливались и двигались дальше, и вскоре вернулся к ним.

Несколько часов они перелезали через полуразрушенные стены, бродили по приземистым домишкам с плоскими крышами, поднимались на пирамиды, снова и снова всматривались в лица, формы, геометрические узоры, пока в конце концов Ройбен не почувствовал, что выбился из сил. Ему хотелось только одного: сидеть под этим небом и всеми своими чувствами впитывать ни с чем не сравнимую обстановку этого потаенного заброшенного места.

Но стайка направилась в ту сторону, откуда веяло морем. Ему тоже захотелось увидеть берег, он даже на мгновение представил себе, как бежит по бесконечному песчаному пляжу.

Группу опять возглавил Маргон, за ним Сергей. Ройбен бежал бок о бок со Стюартом. Они двигались легкой рысцой, но вдруг Маргон неожиданно остановился и выпрямился во весь рост.

Ройбен сразу понял почему. Он уловил то же самое.

Голоса в ночи, там, где никого не должно быть.

Они вскарабкались на невысокую скалу.

Перед ними раскинулся великий теплый океан, переливавшийся чудесным играющим светом под яркими низко нависшими облаками. Это манящее тропическое море совершенно не походило на суровый холодный север Тихого океана.

Далеко внизу вдоль изломанного каменистого берега тянулась извилистая узкая дорога. Черные волны набегали на узкую полосу белого песка и, выращивая белые шапки, разбивались о скалы.

Голоса доносились с юга. Туда Маргон и направился. Почему? Что он услышал?

Все остальные тоже услышали это, почти сразу же после того, как последовали за своим предводителем. Ройбен заметил, как изменился Стюарт, да и сам он почувствовал в теле восхитительный прилив силы и ощутил, что его грудная клетка раздалась вширь.

Голоса, плачущие в ночи, принадлежали детям.

Маргон стремительно рванулся вперед, и всем остальным пришлось приложить немало усилий, чтобы не отстать от него.

Они бежали на юг, все выше забирая на голые скалы, где не выживала никакая растительность.

Когда же они добрались до гребня, их захлестнул свежий и сильный теплый ветер.

Далеко внизу, на склоне, они разглядели четкие очертания освещенного электричеством дома, а рядом с ним – обширные ухоженные сады, освещенные плавательные бассейны и асфальтированные автостоянки. К главному зданию с крытой шифером многоскатной крышей примыкали просторные террасы. Ройбен отчетливо слышал глухой гул и хрипы моторов. На стоянках, как экзотические жуки, сгрудились автомашины.

Голоса же слышались громче, сливаясь в приглушенный хор рыданий; в нем прорывались отдельные слова, в которых было понятно лишь глубокое отчаяние. В этом доме находились дети. Мальчики и девочки, перепуганные и уже утратившие всякую надежду. Но сквозь этот унылый хор прорывались более низкие голоса мужчин, мужчин, говоривших по-английски и общавшихся между собой в явно фамильярном духе. Можно было разобрать и твердые, смахивавшие на бой барабанов женские голоса, говорившие на другом языке что-то о дисциплине и боли.

– Здесь хорошо, очень хорошо, – бубнит низкий, почти мужской голос. – Ничего лучше вы не найдете нигде, даже в Азии.

Без слов плачет девочка. Злой отрывистый женский голос на чужом языке требует повиновения тоном, в котором попытка умаслить ребенка странно сочетается с неприкрытой угрозой.

Вокруг сгущались запахи невинности и страдания, зла и еще какие-то до омерзения противные запахи, странно двойственные и не поддающиеся определению.

Маргон, раскинув руки, прыгнул с обрыва и после долгого-долгого падения тяжело приземлился на крышу. Остальные последовали за ним; мягкие подушки на лапах помогли смягчить звуки падения. И как было не последовать? Из груди Стюарта вырвался глухой звук, скорее рокот, чем рычание. Почти в унисон ему отозвался Сергей.

Они снова кинулись вниз, теперь на просторную террасу. Место выглядело прямо-таки раем – в свете фонарей переливались цветочным многоцветьем клумбы, вода в бассейнах искрилась и мерцала, как редкие драгоценные камни. Под ласковым ветром негромко шептались пальмы.

Впереди возвышалась стена виллы; из открытых окон лился слабый мягкий свет, колыхались вынесенные ветерком изнутри тонкие занавески.

Детский голос, шепотом твердящий молитву.

Маргон с громким рыком ворвался в комнату, где его встретил громкий испуганный визг.

Дети повыскакивали из постелей и кинулись по углам, а женщина и полуобнаженный мужчина рванулись к двери, пытаясь спастись.

– Чупакабра! – заорала женщина. Пахнуло злодейством, закоснелым злодейством, давно уже ставшим образом жизни. Схватив лампу, она швырнула ее в приближавшихся морфенкиндеров. Из ее уст ядовитым потоком полилась грубая брань.

Маргон поймал женщину за волосы, а Стюарт поймал мужчину – хнычущего, дрожащего всем телом мужчину. Через несколько секунд они были мертвы, и их тела, метко брошенные через всю комнату в окно, шлепнулись где-то за стенкой террасы.

Обнаженные дети, мальчики и девочки, жались по углам, пытаясь сделаться незаметными; темнокожие тела и лица, искаженные ужасом, в электрическом свете блестят черные волосы. Дальше, дальше!

Они помчались по широким коридорам, забегая в каждую следующую комнату, но Ройбена неотступно преследовало какое-то тревожное ощущение, приводившее его в растерянность. Люди, разбегавшиеся от них, не источавшие запаха зла, только кислый запах страха, смешивавшийся с вполне реальной вонью вывалившегося с перепугу содержимого кишок и обмоченных штанов. И еще что-то, возможно, стыд.