Но все эти мысли были абстрактными и далекими от действительности. Сейчас же все закрывали собой разбегающиеся в ужасе мальчики и девочки и женщины, рыдая, молящие о пощаде.

Где-то в глубине заброшенной виллы Маргон разговаривал с таинственным Хьюго.

Интересно, планировали старшие уничтожить этот приморский бордель или это получилось случайно?

Можно не сомневаться в том, что сейчас там не осталось ни души. Кто в здравом уме решил бы там задержаться?

Последней мыслью перед тем, как он погрузился в сон, было отвращение к грязному и неровному матрасу и предвкушение того, что завтра, еще до рассвета, придет автомобиль, который отвезет их в роскошный отель, где можно будет вымыться и пообедать перед тем, как лететь домой.

Они вернулись к девяти вечера субботы, и никогда прежде имение не казалось Ройбену столь приветливым, столь красивым, столь теплым. Еще с дороги, даже сквозь дождь и туман, были хорошо видны подсвеченные электрическими гирляндами фронтоны и аккуратные прямоугольники окон.

Феликс вышел из парадных дверей, приветствовал всех душевным объятием и заявил, что ему не терпится показать, насколько все готово к завтрашнему празднику. Его веселье и бодрость определенно передавались через прикосновение.

Вся терраса теперь представляла собой огромный ярко освещенный и украшенный павильон, посреди которого широкий коридор вел к рождественскому вертепу, а по сторонам раскинулись, словно анфилады комнат, смыкающиеся между собой палатки.

Павильон, окруженный лесом из причудливо и ярко освещенных дугласовых пихт, располагался задней стеной к морю. Беломраморные статуи вертепа осветили особенно тщательно, и среди зеленых еловых веток они являли собой самую прекрасную рождественскую композицию, какую только доводилось видеть Ройбену. Даже Стюарт при виде ее сделался задумчивым и чуть ли не печальным. Ройбен же очень обрадовался, потому что это чудо смогут увидеть его родные. Он долго стоял около вертепа, глядя на белые мраморные лица Марии, Иосифа и радостно улыбающегося Младенца Христа. На фронтоне яслей сложная конструкция из скоб и болтов удерживала залитого золотистым светом большого мраморного ангела, который смотрел сверху вниз на Святое семейство.

В обе стороны от яслей до свежесбитых дощатых стен расходился лес высоких пихт, стоявших в кадках и обеспечивавших прекрасную защиту от ветра. Тем более что с наступлением темноты океана все равно не будет видно.

Слева от яслей, в просторном шатре, уже стояли наготове позолоченные стулья и легкие проволочные пюпитры для оркестра, а справа были приготовлены отдельные места для взрослого и детского хоров, которым предстояло чередоваться и иногда выступать вместе.

– Будут и другие хоры, – поспешно сообщил Феликс, – которые будут петь в доме и в дубраве. – Сегодня он успел со всеми встретиться и обсудить все подробности.

Остальная часть павильона была занята сотней, если не больше, маленьких столиков с белыми скатертями и стульев в белых же чехлах, отделанных золотыми каймами. На каждом столике имелся канделябр на три свечи под стеклянным абажуром, украшенный веточками падуба.

Через каждые несколько ярдов располагались сервировочные столы и барные стойки, где уже стояли наготове серебряные кофейники, фарфоровые чашки, разнообразные бокалы, ящики с безалкогольными напитками и посуда для льда, который должны были доставить завтра. Матерчатые салфетки были сложены аккуратными стопками, в коробках блестели серебряные ложки и десертные вилки.

Металлический каркас шатров был надежно упрятан в свежие сосновые гирлянды, тут и там прихваченные к конструкциям красными бархатными лентами; конечно, в гирлянды был обильно вплетен и вездесущий падуб. А плиты из песчаника, которыми была вымощена терраса, отшлифовали и вымыли до блеска.

Стояли наготове высокие, похожие на деревца керосиновые обогреватели, часть из них уже зажгли, чтобы если не нагреть воздух в шатрах, то хотя бы немного изгнать оттуда сырость. Повсюду мигали крохотные разноцветные лампочки. Но настоящее освещение обеспечивали мощные лампы дневного света.

Павильон имел два входа с восточной стороны, откуда предстояло входить гостям, прогуливавшимся по подъездной дорожке и в дубраве, и дверь непосредственно в дом.

В целом же получившееся сооружение выглядело как солидная пристройка к дому, и Ройбен признался, что никогда, даже на самых многолюдных свадьбах, не видел ничего подобного.

Дождь лишь слегка моросил, и Феликс очень надеялся, что к завтрашнему дню он совсем прекратится.

– Впрочем, гулять в лесу можно будет при любой погоде – листва все еще очень густая, – сказал он. – Что ж, будем надеяться на лучшее, а если не выйдет, обойдемся тем, что есть. И так неплохо.

Да, на это никто не решился бы возразить.

– Вы еще города не видели, – продолжал Феликс. – К ярмарке уже все готово. В «Таверне» заполнены все номера, и жители сдают торговцам свободные комнаты. Собралось множество мастеров самых разных профессий. Так что потерпите до завтра. И представьте себе, что мы сможем устроить на будущий год, когда у нас будет время, чтобы подготовиться как следует.

Затем он проводил всю компанию в большой зал и, сложив с деланой скромностью руки на груди, выслушивал похвалы.

Все было закончено – или, по крайней мере, так им казалось – уже ко времени их отъезда, но сейчас было видно, как много мелких и крупных усовершенствований внес Феликс за минувшие сутки.

– На всех каминах стоят свечи из чистейшего воска восковницы, – сообщил Феликс, – и, конечно, падуб. Обратите внимание на падуб.

Действительно, падуб был повсюду, его темно-зеленые блестящие листья и ярко-красные ягоды бросались в глаза во всех гирляндах на каминах, дверях и окнах.

Что же до огромной главной ели, которая была великолепна еще вчера, то на ней прибавилось множество мелких золотых украшений, в основном орехов и инжира, а также целое созвездие золотых ангелов.

Справа от двери возвышались громадные резные напольные часы немецкой работы, которым предстояло, по словам Феликса, «дать сигнал к новогоднему празднику».

В столовой огромный стол был покрыт баттенбергскими кружевами, а поверх скатерти, словно на сервировочной тумбе, были разложены серебряные подносы и массивные серебряные же столовые приборы. В углу расположился длинный бар с потрясающим воображение набором редких вин и крепких напитков, а на свободном месте расставили круглые столики с пузатыми кофейниками и горками фарфоровых чашек и блюдец.

В концах длинного стола возвышались стопки фарфоровых тарелок с десятью по меньшей мере различными рисунками, а рядом были разложены серебряные вилки. Феликс сказал, что повара будут подавать индейку и ветчину порезанными на мелкие ломтики, так как некоторым гостям волей-неволей придется держать тарелки на коленях, а он хотел бы, чтобы всем было удобно есть.