— Но… Насколько я вижу, это не дама, — растерянно прокомментировал шевалье. — Не странно ли?..

— Монсеньор! Монсеньор! Ослиный вопль ударил в уши.

— Монсеньор! Он… Она… Они…

— Оне, — вздохнул я, поворачиваясь, дабы осуществить давнюю мечту — наградить благочестивого брата Азиния изрядным тумаком.

Повернулся — и тут же раздумал.

Раскрытый в ужасе рот, малахай, едва цепляющийся за лысый затылок, выпученные глаза…

— Монсеньор!

— Наш дурак вас что, за епископа принял? — хмыкнул пикардиец, но я отмахнулся.

— Что?!

Попик резко выдохнул, мотнул головой:

— Некая дева… В телеге под рядниной пребывающая… Они… Они… Синьор де ла Риверо! Синьор…

— Вы что-то поняли? — начал пораженный дю Бартас, но я уже соскакивал с коня, ругая себя последними словами вкупе с предпоследними и всеми прочими.

Но не только себя. Напрасно я считал брата Азиния самым большим дураком в нашей теплой компании.

Глаза! Мои глаза!

Протолкаться поближе оказалось мудрено.

«Некую деву» заслонял плотный ряд малахаев, и я даже не пытался ее разглядеть. Зато сьер еретик предстал во всей красе — скрученный веревками, в разорванном камзоле, с залитым кровью лицом.

Все еще не веря, я вслушивался в беглую скороговорку двух наших охранников, дышавших мне прямо в затылок. Левантийское наречие оказалось все же понятнее татарского. Вскоре я убедился, что прав — и насчет дурака, и по поводу зрения.

Кажется, узнавать мессера Нострадамуса скоро станет некому!

* * *

Беглянка ехала в той же телеге, которую нанял римский доктор. Не особо и прячась, просто накинув сверху мужской халат вместе с шапкой. Охрана проглядела — или засмотрелась на блеск новеньких дукатов из кошеля сьера Гарсиласио.

Наша охрана — но не те, что стерегли переправу.

Телегу выкатили к парому, сняли вещи, затем — полотно, прикрывавшее сено, один из нукеров наклонился…

…и получил удар ножом.

У «некой девы» оказалась быстрая рука.

* * *

— Я так и не понял! Мой друг, что происходит? — загудело над самым ухом. — Синьоры, синьоры, прошу вас, не толкайтесь, мне ничего не видно!

Шевалье, растерянный и изрядно встрепанный, протиснулся поближе.

— Vieux diable! — гаркнул он, заметив меня. — Да объясните же, Гуаира!..

— Смотрите! — перебил я.

Толпа расступилась, отодвинулась назад, образуя неровный круг, посреди которого сгрудились стражники.

Двое нукеров вынесли недвижное тело товарища и уложили его прямо на траву. Подбежал мулла, склонился, что-то забормотал, качая головой.

Крики стихли, сменившись легким опасливым шепотом. Мулла медленно выпрямился, что-то крикнул.

— Аллагу акбар! — слитно охнула толпа. Юзбаши, старшой переправы — высокий татарин в ярком халате, махнул рукой. Громкий стук — из телеги выламывали оглоблю. Дерево трещало, не поддавалось.

Кто-то подбежал, принес топор.

Удар, удар, еще…

Двое других уже копали яму, кто-то распрягал лошадей.

— Это… Для кого? — прошептал побледневший шевалье. — Неужто для бедной синьорины?

Отвечать было нечего. Как я понял, беглянку полагалось вернуть назад, за белые перекопские стены. Полагалось — но в тот миг, когда нож вонзился в грудь излишне бдительного стража, правила изменились.

Оглобля поддалась, и теперь быстрые удары острой стали превращали один ее конец в острый стимул.

Кони нетерпеливо ржали.

— Неужели… Неужели кол? — ахнул дю Бартас. —Что за варварство?

Я поглядел на сьера римского доктора. Тот стоял недвижно, глядя куда-то в бездонную небесную ширь. Кровь из разбитого носа заливала подбородок, капала на помятый камзол.

Дурак! Господи, какой дурак!

Злость ударила, захлестнула волной, и я наконец очнулся.

Кол ничуть не хуже мокрой соломы, но всему свое время.

Сейчас мне выколют глаза!

Мне!

— Найдите попа!

— Что? — вскинулся шевалье, не отрывавший глаз от страшных приготовлений. — Думаете, нашему другу следует исповедаться?

Ну, нет! Сьера римского доктора я сожгу без всякой исповеди. Но не сейчас.

Толпа, воздвигаемый кол и дурак с разбитым носом меня уже не интересовали. Я оглянулся, пытаясь сквозь окружившие меня малахаи разглядеть пристань.

На прибрежном песке было пусто.

Два парома, больше напоминающие плоты, стояли у берега, брошенные растяпами-перевозчиками. На одном, том, что побольше, — груженый воз, второй, поменьше…

Ага!

— Шевалье! Найдите отца Азиния и вместе с вещами тащите его на паром. Оглянитесь!

Дю Бартас привстал на цыпочки, кивнул.

— И… лошадей?

— Если успеете. Мне — сарбакан, он в сумке. Там же, в тряпке, — колючки. Поняли? Пикардиец только моргнул.

— И сразу же возвращайтесь.

У него хватило ума ничего не переспрашивать. Миг — и славный дю Бартас исчез среди малахаев. Я облегченно вздохнул.

Между тем топор и лопата закончили работу. Зрители вновь расшумелись, торопя палачей. Настала очередь веревок, затем оглоблю воткнули в землю, измерили высоту, снова вынули и принялись углублять яму.

Мои соседи оживленно обсуждали важный вопрос: выйдет ли кол через рот сьера римского доктора или нет? В прошлый раз, как я понял, палачи-неумехи проткнули жертву насквозь, и острие пробило спину.

Я поглядел на храброго спасителя пленных дев, по-прежнему изучающего облака.

А хорошо бы! Наверно, у брата Паоло была большая коллекция вот таких, нанизанных.

Приготовления закончились, кол был торжественно продемонстрирован публике. Толпа радостно взревела, и я понял, что опоздал. Сейчас с этого мозгляка сдерут штаны…

…И некому будет опознать брата Алессо Порчелли.

Амен!

Мгновения тянулись, малахаи нетерпеливо переступали с ноги на ногу, но распорядители торжества почему-то не торопились. Юзбаши подозвал одного из нукеров, что-то проговорил тому на ухо…

Начинают?