Пестрый халат поднял руку, подождал, пока стихнут крики, и начал что-то говорить. Чем дальше, тем радостнее дышала толпа. Наконец над берегом пронесся общий вопль, и я проклял себя за то, что не удосужился выучить татарский.

Нукеры расступились, выталкивая вперед кого-то невысокого, в старом рваном халате. Резкий взмах руки — и новый крик разгоряченных малахаев.

… Теперь на ней была только длинная рубаха. Светлые волосы рассыпались по плечам…

Я понял. Прежде чем сьера Гарсиласио нанижут на кол, чашу поднесут беглянке. Она стояла не так далеко, но заглядывать в лицо светловолосой не хотелось. Сразу же вспомнились рассуждения о надрезе под горлом…

— Держите, друг мой!

Что-то твердое коснулось ладони.

Сарбакан!

— И эти… Только, осторожнее!

Рука шевалье дрожала, когда он передавал мне колючки.

Я поглядел назад и почувствовал, как отпускает сердце. На малом пароме, среди груды наших вещей, гордо стояли два осла: длинноухий и лысый.

Стреноженные кони топтались по деревянному настилу.

— Надеюсь, друг мой, я все…

— Вы гений, дорогой шевалье! — Я хлопнул пикардийца по плечу и благословил тот миг, когда услыхал его ругань в гостиничном коридоре. — А сейчас устройте какой-нибудь кавардак. Да погромче! И тут же — на паром!

— Ага! — Его глаза блеснули. — Славно! Но что будет с этой бедной девицей?

Отвечать я не стал. Кому-то сегодня не повезет. И ничего тут уже не поделать.

— Поспешите, шевалье!

Он вновь кивнул и начал протискиваться сквозь толпу. Я повернулся к сцене. Ее лицо… Нет, не смотреть, сниться будет!

Я думал увидеть нож, но в руках у палачей были камчи. Один из них легко толкнул девушку в спину.

Крик!

Забытый всеми сьер Гарсиласио дернулся, бросился к нукерам и тут же упал — древко копья ударило в живот. Упал, скорчился, попытался встать…

Копье ударило снова.

Девушка уже лежала на траве. Камчи лениво приподнялись…

Толпа затаила дыхание, кто-то, совсем близко, начал громко хихикать, и я почувствовал омерзение.

Почему я не рыцарь, не безумный идальго из Ламанчи? Первую колючку тому, кто слева, вторую…

И снова крик. Но на этот раз кричала она.

Камчи свистели, гоготала толпа, на белой рубахе проступало неровное красное пятно. Мои соседи уже бились об заклад, сколько ударов выдержит несчастная, прежде чем испустит последний вздох.

Крик, крик, крик…

Я опустил глаза и поудобнее пристроил сарбакан в руке. Теперь колючки…

«Батарея, пся крев, холера ясна, к бою!» — так, кажется, говаривал Стась, наливая очередной кубок огненного пульке.

К бою, пся крев!

Я толкнул того, кто стоял передо мной, и, не обращая внимания на обиженный вопль, пробрался вперед. В ноздри ударил запах конского пота.

…Ее пальцы вцепились в траву, в мягкую весеннюю землю… Прости! Я не виноват, что мне нужны глаза!

* * *

Сначала был удар и лишь потом — звук. Удар бросил на землю, звук залепил уши…

… Черный столб над повозками…

Сарбакан!

Я вскочил, радуясь, что не оказался в толпе, в страшной каше, вбитой в землю тугим ударом взбесившегося воздуха. Кричащей, орущей, ничего не понимающей каше.

Неужели в караване был порох?

Ну, шевалье!

Думать некогда, некогда осматриваться, разглядывать очумелых палачей.

«Будьте мудры, яко змий!»

Мне незачем быть мудрым, кир Афанасий!

Я просто — змея!

Я — жарарака из бразильской сельвы, взбесившая от злобы и ненависти, шипящая, смертоносная…

Первый укус! Юзбаши, ты самый опасный, самый сильный, ты сейчас сообразишь, что порох взорвался не случайно… Есть!

Пестрый халат еще ничего не понял, ему не до легкого жжения в руке…

Тот, с копьем!

Укус!

Эти двое, что стоят рядом с мальчишкой, с глупым мальчишкой, которого надо кусать первым, но нельзя, нельзя!

Укус!

Все? Нет, те, с камчами, они уже встают, уже оглядываются…

Комара ищете?

Колючки еще есть, маленькие, черные, как блохи из караван-сарая…

Кусаю, кусаю, кусаю!

* * *

Я обернулся только после того, как сьер Гарсиласио, зацепившись ногой за какой-то вьюк, ткнулся носом прямо в неструганые доски настила.

Перепуганный ослик дернулся в сторону, чуть не скинув ополоумевшего брата Азиния в воду.

Где шевалье, черт побери?

Сзади кипел водоворот.

Поначалу я решил, что зрители, кое-как встав на ноги и отряхнув пыль с халатов, недоумевают по поводу резкой смены декораций. К тому же распорядители зрелища отчего-то лежат на земле, подергивая конечностями.

Нет, уже и конечностями не дергают!

Дю Бартас, где ты, пикардийская башка?

Сейчас они опомнятся, сообразят, что порох сам собой не взрывается и колючки изо лба не вырастают!..

Сьер римский доктор, кое-как поднявшись на ноги, завопил, рванулся обратно, но я толкнул его в грудь. Брат Азиний, что-то наконец сообразив, схватил нож и принялся резать спеленавшие парня веревки.

Шевалье, бес тебя съешь!

Я вновь оглянулся…

Кол!

Кол ожил. Огромный, тяжелый, он летал над толпой, сбивая малахаи, бросая людей наземь.

Звон в ушах исчез, сменившись целым водопадом воплей.

На миг толпа расступилась, спасаясь от очередного удара, и я узрел дю Бартаса. Шевалье возвышался, словно кедр ливанский, сжимая оглоблю в руках. Какой-то излишне смелый халат попытался поднырнуть поближе, но кол снова взлетел… — А-а-й-й-й!

— К веслам! — гаркнул я и, не дожидаясь, пока сьер еретик очухается, принялся отталкивать паром от берега. Брат Азиний схватил другое весло, начал бестолково помогать…

— Стойте! Стойте! — взвизгнул сьер де ла Риверо и вновь попытался соскочить на берег. Не оглядываясь, я двинул его кулаком в бок.

— Назад, дурак!

Краем глаза я заметил, что водоворот приближается к пристани. Шевалье пошел на прорыв.