калека, а покрепче меня раза в два будет. Такого силком в кабинет Зубра не затащишь. Лучше прикинуться дурачком», – подумал Витька и сказал:

– А я почем знаю? Он мне не докладывает. Велел тебя найти и позвать, вот я и зову.

«Если разговор зайдет о сне на посту, скажу, что я плохо сплю ночами из-за боли в ноге и нравственных терзаний», – решил Миклин, вставая из-за стола.

– Ну пошли, что ли, Блоха. И, это, за бражку должен будешь.

* * *

Пока денщик выполнял поручение, Зубр не терял времени даром. Кулибин смастерил из подручных материалов подобие раций, чтобы члены Совета в любой момент могли делиться умными мыслями о выживании бомбаря и договариваться о предстоящих совещаниях. С помощью такого устройства Зубр и вызвал к себе Знахаря, как не раз это делал за последние две недели, и попросил заодно принести с КПП возле шлюза журнал регистрации.

Знахарь явился на зов незадолго до того, как в дверь постучали и Блоха с Вахтером вошли в кабинет. Зубр только-только долистал журнал до страницы с записями за текущий день, но не успел прочитать ни строчки.

При виде Миклина поутихшие было эмоции запылали в душе коменданта с новой силой. Он боялся потерять Кузьму точно так же, как много лет назад потерял первую жену, а потом и Татьяну. Боялся остаться один на один с безумным миром, ведь, когда знаешь, что ты кому-то нужен и рядом есть близкая душа, намного легче сносить невзгоды и трудности, а любая, даже самая крохотная радость, становится чуть ли не событием вселенского масштаба. Все потому, что в одиночку маленькая лужа – океан, а когда все вместе, то и море по колено, и горы по плечо.

Производным от этого страха стало отчаяние. Зубр корил себя, что так и не сумел установить полноценный контакт с Кузьмой. Будь это не так, он бы почувствовал желание приемыша быть полезным, стать нужным винтиком в сложном механизме выживания убежища и направил бы его потуги в правильное русло. А он не просто этого не почувствовал, он всегда отмахивался от Кузьмы, как от назойливой мухи. Ему гораздо важнее было знать, как живет и что думает население бомбаря, чем заботиться о мыслях и желании приемного сына проводить больше времени с ним. Зубр считал это проявлением излишней слабости, и вот результат. Кузьма проигнорировал его требования, пошел наперекор воле пусть не родного, но все же отца, проявил культивируемую в нем с детства самостоятельность, а в итоге подверг опасности не только себя, но и жизнь поверившего ему друга.

И, как вишенка на торте, коктейль эмоций венчала злость. Она бушевала в груди и глубинах живота, как беспощадный лесной пожар. Выжигала внутренности, оставляя после себя тупую, давящую боль. Зубр злился на себя за то, что все эти годы жил добровольно взваленной на свои плечи работой, не обращая внимания на так нуждавшегося в его любви и душевном тепле человечка. Злился на Кузьму за его стремление быть так же нужным и полезным обществу. Пасынок во всем старался быть похожим на отчима, не понимая, что неутолимая страсть к работе появилась у того не от любви к людям, а как средство убежать от терзающих душу воспоминаний. Злился, что не сумел донести эту мысль до Кузьмы, боясь ранить детскую психику. Мальчишка мог взвалить на себя вину за гибель Татьяны, и тогда неизвестно, чем бы все кончилось. А еще Зубр злился на непонятно откуда взявшийся недуг Кузьмы. Странные, напоминающие эпилепсию припадки появились немногим больше года назад и всегда начинались без каких-либо предваряющих признаков типа неожиданной дрожи в руках или нервного тика лицевой мускулатуры. А если припадок случится с Кузьмой во время вылазки? Оставалось надеяться, что парень сообразил взять с собой таблетки на всякий случай и что судьба останется к нему благосклонной.

Комендант прекрасно понимал: весь этот эмоциональный взрыв связан только с ним и его отношениями с приемным сыном, но ничего не мог с собой поделать. Он чувствовал себя так, словно внутри него бурлил кипящий котел, и ощущал настоятельную потребность стравить излишки пара. Только вот делать этого было нельзя хотя бы по той причине, что он являлся для жителей убежища не только руководителем их маленькой общины, но и нравственным ориентиром, как бы высокопарно это ни звучало. Зубр старался держать себя в руках при любых обстоятельствах, хотел сдержаться и на этот раз, но что-то пошло не так.

Всему виной стал случайный взгляд на лежащий перед ним журнал. Среди последних записей не было самой важной с упоминанием его пасынка и Пашки Шульгина. Не будь здесь сегодня расстроенного донельзя Кузьмы и устроившей скандал Великанихи, Зубр мог бы подумать, что Блоха поленился, не навел справки должным образом и пацаны где-то затаились. Мало ли какие дела у ребят. Подростки в убежище каждую свободную минуту проводят с пользой. Они или мастерят себе оружие, или тренируются в метании ножей и стрельбе из арбалета, или отрабатывают друг на друге приемы рукопашной борьбы. Сталкеры обычно уходят на поверхность вдвоем, но порой бывает так, что возвращается только один. В такой ситуации, если сам не сумеешь защитить себя, никто не поможет, потому и тренируются ребята до боли в мышцах. Сейчас же по всему выходило, что Вахтер спал на рабочем месте или, что еще хуже, покинул пост во время дежурства, чем и воспользовались ищущие приключений сорванцы.

Переполняющие Зубра эмоции вырвались наружу:

– Где запись о моем сыне и Павле Шульгине?! Когда они вышли?! Куда направились?! Как ты посмел их выпустить без моего разрешения?! Отвечай!

Блохин ни разу не видел коменданта с таким багровым, как свекла, лицом и впервые услышал, как в голосе Зубра клокочет с трудом контролируемая ярость. Не желая случайно попасть под раздачу, денщик выскочил за дверь, прижался спиной к шершавой стене и затаился.

Миклин понял, что ему не выкрутиться, и пустил в ход придуманный в баре сценарий:

– Я это не специально, Зубр. Не со зла.

– Ну давай, удиви меня, как так получилось, что ты игнорируешь прямые обязанности? – сердито сверкнул глазами комендант.

Вахтер схватил себя за рубаху на груди и заговорил с надрывом в голосе:

– Совесть меня замучила. Извелся я из-за напарника своего, не сплю ночами совсем. Как только закрою глаза, вижу его перед собой. Стоит он, значица, и смотрит на меня с укором во взгляде: мол, не помог ему, не выручил, не был рядом, когда он нуждался во мне. Ночь вот так промаюсь от бессонницы, а потом весь день сам не свой.

Комендант еще сильнее побагровел лицом и звонко