С этой минуты Джейми интересовала только Эмма.

Если она все еще жива, он понимал, что у него остается только одна надежда спасти ее. Он замедлил свои довольно длинные шаги, чтобы взять ее на руки, как ребенка, и побежал к ближайшему валуну.

Укрывшись за валуном, Джейми встал на колени и осторожно опустил Эмму на землю, положив ее голову к себе на колени. Она открыла глаза и посмотрела на него, в ее взгляде плескалась боль и потрясение.

— Все хорошо, девочка, — хрипло сказал Джейми, отчаянно пытаясь свободной рукой остановить кровь, которая текла у нее из плеча.

На бледном лице выделялись веснушки. Джейми прижался лбом к ее холодной влажной брови, чтобы она сосредоточила свой взгляд и посмотрела на него. Чтобы действительно увидела его. — Теперь ты со мной. Я тебя не отпущу.

— Слишком поздно, — прошептала Эмма.

Она попыталась поднять руку и дотронуться до его лица, а в глазах светилось целое море нежности и сожаления.

— Ты уже отпустил.

Эмма закрыла глаза, пальцы ее разжались, став безвольными, как лепестки умирающего цветка рядом с его щекой.

Остаток этого бесконечного дня Джейми мчался с такой скоростью, с какой никогда не ездил прежде: сквозь гаснущий солнечный свет, сквозь поднимающийся туман сумерек, сквозь ледяной ливень, который только усилил его отчаяние, и, наконец, сквозь ночь, которая, как никогда раньше, оказалась глубокой и темной.

Как только люди Хепберна осознали, что силы неравны, они развернули лошадей и стали стремительно отступать назад. У Джейми не было другого выбора, как доверить Бону довести дело до конца. Раньше он никогда не бросал своих людей, но сейчас не мог себе позволить ждать. Теперь каждая потерянная минута могла стоить Эмме жизни.

Он даже не мог позволить себе задержаться в долине и расправиться с Йеном. Он лишь выкрикнул быстрые указания, что Йена, если схватят, не трогать, а сразу доставить на допрос к деду в крепость.

К тому времени, когда Джейми сам добрался до этой крепости, было уже далеко за полночь и повязка, которую он соорудил Эмме, промокла насквозь от крови и дождя. Он спешился, снял Эмму и натянул ей на голову капюшон, чтобы защитить ее лицо от ливня. Ее тело безвольно повисло на руках Джейми, как труп.

Дыхание Эммы было подобно блуждающим огонькам на торфяниках в безлунную ночь, оно то появлялось, то как будто исчезало.

Джейми, пошатываясь, шел по грязи, а сильные порывы ветра бросали в лицо дождь, ослепляя его. Он споткнулся и едва не упал, пока наконец не добрался до древней крепости, примостившейся на гребне крутого холма.

Земляное строение, укрепленное древесиной, служило Синклерам и домом, и крепостью с тех пор, как пять веков назад их изгнали из собственного замка. Сторожка у ворот и другие хозяйственные постройки давно сгорели, осталось только центральное строение, противостоявшее непогоде. Но, и оно местами стало осыпаться, и невозможно было предсказать, сколько еще сезонов оно простоит.

Прижимая к себе безжизненный комок, в который превратилось тело Эммы, Джейми забарабанил в грубо обтесанную дверь.

— Откройте эту чертову дверь!

Ни на стук, ни на отчаянный крик Джейми ответа не последовало. Когда они разговаривали с дедом в последний раз, то расстались не лучшим образом, но Джейми никогда не думал, что дед повернется к нему спиной в нужный момент. Он продолжал колотить кулаками в дверь и кричать до тех пор, пока не сбил руки и не сорвал голос.

Отчаяние уступило место ярости. Он не собирается стоять здесь под проливным дождем, когда Эмма умирает у него на руках. Джейми отступил назад, готовясь нанести по двери мощный удар, когда она вдруг со скрипом начала открываться. Темный просвет между косяком и дверью увеличивался, и вскоре в нем появилось знакомое лицо.

— Отойди в сторону, старик, — жестко и одновременно с мольбой в голосе сказал Джейми. — Твой внук пришел домой.

Последнее, что помнила Эмма, когда в долине началась стрельба и она окунулась в жуткое облако боли, было падение. Падение было таким жестким и быстрым, что даже Джейми не успел подхватить ее на руки.

Потом все померкло, как будто наступила самая темная ночь. Но даже в темные часы и дни, последовавшие за этим, Джейми был рядом. Его большие огрубевшие руки с невероятной нежностью помогали ей сесть, его рокочущий шотландский выговор умолял Эмму открывать пошире рот, чтобы он мог влить туда ложку горького на вкус отвара. Его прохладные губы касались лба Эммы, когда он горел в лихорадке, теплые руки обнимали ее, когда она дрожала в ознобе. Его голова склонялась над ней, когда он сжимал ее безжизненные руки и молил Бога сохранить ей жизнь.

Поэтому неудивительно, что именно его присутствие почувствовала Эмма, когда сквозь отступающий сумрак стали пробиваться первые проблески света. Она медленно открыла глаза и ждала, когда перестанет кружиться голова и мир перестанет качаться перед глазами. Когда все наконец пришло в норму, Эмма поняла, что смотрит в добрые глаза необыкновенно пятнистого животного, сидящего перед горящим очагом.

— Что здесь делает пони? — спросила Эмма, удивившись, что ее голос звучит так сипло.

— Это не пони, девочка, это собака.

Эмма нахмурилась, глядя на возвышающееся у камина существо:

— Это не собака, сэр.

— Собака. Это шотландская борзая.

Когда собака сложила свои длинные лапы и легла у камина, Эмма нахмурилась:

— Ты уверен, что это не олень?

Она осторожно повернула голову, недовольно поморщившись от приступа боли, и увидела, что на нее смотрит пара холодных зеленых глаз в обрамлении пушистых седых ресниц. Эмма вздрогнула от потрясения. Тот, с кем она спорила, был вовсе не ее Джейми, а Джейми лет эдак через сорок.

Густые белоснежные волосы, словно подернутые инеем, грубое морщинистое, как горный склон, лицо. Но время не лишило его силы, как случилось с Хепберном. У него были по-прежнему крепкие плечи и бурная энергия довольно молодого человека.

На нем был тартан в черно-зеленую клетку и рубашка с оборками, отделанная по воротнику и на манжетах кружевами. Он выглядел так, будто сошел с портрета кисти Гейнсборо или Рейнольдса в прошлом веке.

— Вы, наверно, дедушка Джейми, — прошептала Эмма, понимая, что она не могла спать так долго.

Она смотрела на него, не в состоянии отвести взгляд от таких знакомых глаз. В этом человеке все было исполинских размеров, впечатлял даже деревянный стул, который он придвинул к ее кровати.

— Я думала, вы умерли, — выдала Эмма, все еще слишком плохо соображая, чтобы контролировать свои слова.

Рамзи Синклер подался вперед, словно собирался открыть ей какой-то деликатный секрет:

— Последние несколько дней я тоже думал, что ты умираешь.