– В Рогожкино? – усмехнулся он, подливая коньяку ей и себе в другой бокал. – А что, хорошая идея. Возьмем корову в лизинг, ты будешь ее доить, а я пасти. Все равно меня рано или поздно из метро погонят за пьянку.

– Ты серьезно? – переспросила она. – Ты уедешь со мной.

– Слушай, Никуша, да в чем дело? То тебя из этого дома калачом не выманишь, то в Рогожкино? Может, все-таки расскажешь, в чем дело?

– Ты уверен, что хочешь это знать? – смущенно уточнила Ника.

Нет, не то чтобы Митя ничего не знал о ее жизни, но… как-то углубляться в подробности ее он никогда не стремился. Он знал, что муж у нее был очень богатым и влиятельным бизнесменом. Что он погиб в страшной автокатастрофе, а теперь Ника живет на его наследство. О том, что реально из наследства ей достались только дом и машины, она говорить не стала, так же как и о том, что деньги, на которые она и, кстати, Митька, так комфортно существовали уже весьма долгое время, являются самыми что ни на есть криминальными, она тоже умолчала. Да Митя и не спрашивал. Так что и сейчас Ника не стала выдавать уж совсем всю правду. Но рассказала, что пенсия, на которую она существовала, теперь у нее может кончиться. И что если он, Митя, действительно ее любит, то вскоре им придется решать, где и как жить. И на что жить, естественно, тоже.

– Не боись, прорвемся, – легко и без всяких сложностей отреагировал Митя. – На эти твои хоромы можно три жизни потратить, чтобы их пропить, – и усмехнулся.

– Это точно, – улыбнулась ему в ответ Ника. И весь вечер, и весь следующий день они провели в обществе коньяка «Курвуазье» и друг друга. Ника отдавалась ему со всей страстью, на которую только была способна. Они смеялись, ели все, что нашли в холодильнике, не морочась с тарелками – брали прямо руками. Они вели какие-то философские разговоры, длинные и бессмысленные, но такие приятные, особенно если вести их в пьяном виде. Потом, через день, когда Митьке снова надо было ехать на смену, Ника провожала его до маршрутки, несмотря на сильнейшую головную боль, которая, правда, была вполне объяснима.

– Какая ты прямо сегодня, – улыбался Митька во всю ширь, сверкая голубыми, красивыми, хоть и вечно опухшими глазами. Ника подумала, какой он все-таки хороший парень. Но жить с ним, пусть даже не в Рогожкине, пусть даже в Москве, в какой-нибудь квартире, например, двушке – в пятидесяти бетонных метрах, подвешенных в воздухе на каком-нибудь …дцатом этаже, – нет уж, увольте. Можно сколько угодно мечтать о рыбалке в Рогожкине, можно даже приноровиться и стать своей в Гольянове. Все можно, пока ты знаешь, что ты в этом только до тех пор, пока этого хочется тебе.

– Какая я сегодня? – просила Ника, отводя глаза.

– Как жена декабриста. Ну, где ж эта маршрутка. Слушай, почему у нас тут пива не продают?

– Мить, но ты-то ведь не декабрист, верно, – улыбнулась она. Да уж, все это хорошо, пока ты знаешь, что можешь в любую минуту соскочить. Не жить же с ним действительно всю жизнь, не позволить же ему в самом деле потратить все то, что с таким трудом и с такими душевными травмами зарабатывалось Никой. Попробовал бы он сам пожить с таким, как Степанов. Это не его поднимали посреди ночи ударом кулака в лицо, только потому что Степанову спьяну что-то там привиделось. Эх, хороший парень Митька, но таких хороших парней много, а она, Ника, одна. И без денег в этом мире ей было остаться куда страшнее, чем без любви.

– Ну, пока, Никушка. До завтра? Я после смены к мамке смотаюсь, ага?

– Ага, – кивнула она и нежно помахала ему, когда он садился в маршрутку. Потом развернулась, дошла до КПП, где ей приветливо улыбнулся знакомый охранник Петрович с автоматом наперевес.

– Доброе утро, Вероника Михайловна.

– Привет, Петрович, – искренне улыбнулась ему она.

– Погодка-то какая нынче стоит.

– Отличная погода. У нас тут вообще красота, правда? – зачем-то спросила она, щурясь на солнце. Слева от поселка, прямо за забором красиво покачивались сосны, шумели высокими кронами, навевая легкую томную грусть.

– Природа тут знатная. Лучше, чем на Рублевке, я считаю.

– Слушай, Петрович, мы с Дмитрием расстались, – сказала Ника, повернувшись к нему. На лице у Петровича на миг мелькнуло удивление, которое он тут же стер и заменил на понимание.

– Сочувствую.

– Нет, ничего. Просто… если вдруг он будет пытаться меня найти, имей в виду – не надо его сюда больше пускать, ладно?

– Хорошо, конечно, – кивнул он.

– Вот спасибо, – улыбнулась Ника, протянула Петровичу конверт с несколькими сотенными зелеными бумажками, еще раз кивнула, убедившись, что он ее правильно понял, а затем развернулась и пошла домой. Дойдя до дома, она спустилась в подвал, разделась и прямо так, нагишом прыгнула в свой бассейн. Прохладная вода приятно оживила ее, охладила кожу и придала тонус. Ника выкупалась, замоталась в огромное махровое полотенце и пошла во двор, захватив с кухни бутылочку холодного джина из холодильника. И телефон. Она набрала номер Лемешева и, вздохнув, сказала:

– Мы расстались.

– Вот и правильно, – спокойно отреагировал он. – Кстати, тут у нас намечается барбекю. Хочешь поехать?

– Отчего бы и нет, – согласилась она. Да, она – часть этого мира, и с этим ничего нельзя поделать. Она набрала текст эсэмэски. «Митя, прости. Мы должны расстаться. Я так решила, и изменить этого никак нельзя. Не звони мне и не приезжай – это ничему не поможет. Прощай, Ника». Посмотрела на текст еще раз. Добавила «твоя Ника», но потом стерла. Ей было интересно, конечно, будет ли он звонить и приезжать. Она боялась, что, если он подловит ее где-то у входа, схватит за руку, прижмет к себе, она не сможет устоять и снова пойдет за ним. В конце концов, она любила его всерьез. И если бы не… Если бы, если бы.

Митя не позвонил. Ни разу. И не приезжал, не пытался поговорить, не стал выяснять, что же случилось. Было ему больно или нет – кто его знает. В любом случае, в российских забегаловках полным-полно дешевой анестезии, а в друзьях и тем более подругах, способных составить ему компанию, недостатка не было. В этом Ника не сомневалась. Но у нее тоже все сложилось неплохо. Раза два в год она выезжала за границу, где, как правило, вполне регулярно влюблялась без памяти и пыталась даже остаться там пару раз, но все-таки возвращалась. Однажды, сидя у себя дома у камина и от скуки перебирая номера в записной книжке телефона, она наткнулась на старый номер Светловых. Она почти не вспоминала о них больше, хотя знала, что Павел, кажется, все-таки встал на ноги – немецкая медицина может творить чудеса, особенно если за очень большие деньги. Мысль о том, что муж у Лидки жив и, возможно, даже почти здоров, что они вместе, и Лидка, кажется, на самом деле его любит, раз пережила с ним так много и не ушла, осталась – эта мысль удивляла Нику до глубины души. Вот уж про кого, а про Лидку никогда бы такого не сказала.

«Все равно она стерва, – подумала Ника и стерла номер. – Все равно в этом доме давно живут эти иностранцы. А бассет-хаунд у них прикольный. Надо, кстати, себе такого купить. А что, буду тоже выгуливать собаку, может быть, даже вступлю в какой-нибудь клуб. Собака – отличная идея», – подумала Ника. А про Лиду и Павла Светловых она больше не вспоминала никогда.