Проще оказалось мельницу на пустом месте воздвигнуть. А от Петербурга всего несколько верст. Первое время жители столицы даже ездили на прогулки, любоваться диковинкой. Потом привыкли и перестали надоедать. С тех самых пор и трактир приличный имеется по соседству с рекой. Правда, без крепких напитков. Пиво разве. Не для напиться, а перекусить. А кому надраться не терпится, дальше в слободке кабак, тоже на полном ходу. Там по лицензии продажа с собственного винокуренного завода. Точнее, принадлежащего Стеше.

Примерно две с половиной тысячи ведер спирта в год гонят. Полстолицы с приезжими поит несколькими сортами водки и настоек, да еще и на губернию хватает. И кроме нашей продукции в округе всего шестеро поставщиков рангом пониже. Данный вопрос так и остался навсегда в подвешенном состоянии. С одной стороны, пьяницы вредны для семьи, общества и государства. С другой — винокурение немалый кусок государственного бюджета. Потому откупщиков запретили, но и монополию не стали внедрять. Проще иметь дело с акцизами. Частный бизнес процветает с получением разрешения и поставок по казенной цене. Всем не то чтобы хорошо, но привычно.

К нашему приезду уже собралась немаленькая толпа. Как всегда в подобных случаях, одних влекло простое любопытство, желание поглядеть на редкое и, может быть, забавное зрелище. Другие пришли, искренне желая успеха новому предприятию, обещавшему оживить торговлю и промышленность всего края. Третьи со злорадством предсказывали полный провал и предостерегали всех держаться подальше от проклятой машины, которая рано или поздно взорвется со многими жертвами. Это особенно важно — максимально кровищи в мечтах и на словах. Иначе неинтересно.

Ну кое-кто из соседей прибыл — это понятно, а простому люду нечем заняться? Кажется, в слободке живут просто замечательно, и полно свободного времени. На моих предприятиях всегда прилично платили. И это не идеализм, а четкий расчет. Зачем каждый раз обучать нового работника, если можно держать приличным жалованьем прежнего. Особенно это касается квалифицированных рабочих. Хорошего мастера найти непросто, и не надо давать причину уйти к конкурентам. Но не до такой же степени они замечательно живут, чтобы днем гулять!

— А эта Мэри и говорит, — сказал достаточно громко мужской голос у меня за спиной, — ее, бедняжку, заставили.

Собеседник, по виду из приказчиков, звучно хохотнул и осекся, заметив мой косой взгляд. Быстро кивнул в нашу сторону и вместе с приятелем начал непринужденно удаляться. Вроде бы абсолютно вне всякой связи, но, кажется, уловил мое настроение и решил меня не раздражать. Странно было бы, если бы он не узнал меня в лицо. Меня в округе не боятся, скорее опасаются. Ей-богу, без веской причины никого не пинал, даже фигурально, но ведь могу. Хотя не думаю, что сообразили, в чем причина гнева вельможи.

Не то чтобы не радовала высокая грамотность населения и чтение им с утра газет, однако уж очень неприятно для Софьиных ушей прозвучит в свете ее личных семейных неурядиц. Вряд ли ей подобные разговоры, даже про абсолютно посторонних людей, приятны. А есть еще и дополнительная тонкость. Вся эта история от меня и пошла. Правда, в курсе очень немногие, но я-то знаю!

Собственно, ничего оригинального. Подозреваю, не в первый раз и не в последний политика компрометируют с помощью женщины. Я даже специально не подсылал, хотя на будущее надо иметь в виду. Был такой министр в правительстве Великобритании. Большой русофоб и по жизни не очень приятный тип. И пришла однажды к нему на прием некая Мэри Саймингтон. Муж бросил ее с детьми, и теперь ей не на что жить. И добрый министр предложил ей помощь, но за сексуслуги, вот прямо сейчас, в рабочем кабинете.

Дело почти житейское, многие этим грешат, но я давно просил Армфельда найти возможность избавиться от излишне ретивого деятеля. Российский посланник, в смысле Густав, расстарался. Очень скоро появился муж Мэри и потребовал заплатить за моральное поругание его тонкой души. По законам Великобритании он при желании мог бы супругу и продать, а уж ее имущество, даже заработанное, принадлежит ему целиком и полностью. И сумму соответственно запросил за молчание немалую.

Министр имел глупость заплатить, да еще не своими, а казенными деньгами. Понять его тоже можно. Ну раз, ну два, но гнев обманутого в лучших чувствах не проходил. Средства иссякли, пришлось в последний раз откупиться государственными. И тут вступили в дело вездесущие журналисты из оппозиционной газеты, старательно подкармливаемые суммами из Коммерческого банка России, то бишь моего. Скандал, судебное разбирательство, и вся Европа ухохатывается. Карьеру министру загубили на корню.

— Задерживается, — недовольно пробурчал Афанасий Романович, изучая опустевшую флягу. Выпить он всегда был не дурак. — Пойду… — Неопределенно махнул рукой и удалился.

Я посмотрел ему вслед и мысленно пожал плечами. Я ему не мама и даже не жена, следить за поведением не собираюсь. Чай, не маленький и до дома в любом случае доберется.

— Добавить пошел, — прокомментировал Юрка.

Собрался уже вложить молокососу немного ума в дурную голову, чтобы не осуждал старших, тем более когда у самого в глазу бревно немалых размеров (да-да, я сам обратил внимание, но у него пока нос не дорос фельдмаршалов критиковать), но тут взгляд зацепился за сидящего на пригорке мужика. Пожилой, морщинистый, с большими натруженными руками и оборванный. Давно с такими бродягами дело имею по большим праздникам, но этого откуда-то точно знаю. Если бы еще окладистая белая борода не мешала рассмотреть лицо… Явно не отставной солдат. Тот бы обязательно в мундире, пусть и залатанном, ходил. Из поморов? Не похож. Скорее на Украине я его видел.

Мужик перевел спокойный взор с просторов речных на меня и неторопливо поднялся. Привычно сдернул шапку с практически лысой головы и прогудел:

— Не признал, Михал Василич?

Ну точно не помор, совсем другой выговор.

— Меня бы теперь и мамаша родная не признала. Да уж и не сможет. Давно померши. Мне, видать, тоже не шибко долго осталось. Вот, домой в Лемеши бреду. А дома и нет наверняка.

— Алексей? — обалдело спросил я, вычленив знакомое название деревни. Убей, не помню, когда слышал, сейчас всплыло, попутно с воспоминанием о брате его Кирилле. Видать, делился на очередной пьянке. — Разумовский?

— Я и есть, — с достоинством кивнул он. — Император всех по старому делу простил. Только я один, видать, остался, по амнистии выпущенный.

— Так Елизавета под тридцать годков как преставилась! Ты же ехал по собственной воле, не по приговору!

Это действительно так, даже без моей приятельской помощи ничего не нарыли на следствии. Не было на нем вины. То есть знал кое-что, но его заговор мало касался. Он просто жил в свое удовольствие и не особо задумывался о происходящем. Причем не по недостатку ума, а по лени.

— Давно мог и уйти свободно.

Собственно, так и сделали все остальные. Согласно позволению Анны при царевне до самой смерти состоял целый взвод прислуги. Фрейлина и камер-юнгфера, то есть девушка, помогающая при одевании, два камердинера, две прачки, два повара с двумя учениками, копиист, писарь, форейтор, портной, башмачник и четыре ученика. Денег на руки Елизавете не давали, но все эти люди получали приличное жалованье, и она могла выписывать продукты и вина в любом количестве. О гардеробе царевна заботилась даже в заключении и позднее постоянно надоедала просьбами императрице, подписываясь «раба Ваша».