– Ради бога, тише! – шепчет незнакомец в длинном пальто; широкий шарф прикрывает нижнюю часть его лица, шляпа надвинута на брови. – Это я!

Вальтер хватает меня под руку и решительно ведет за собой. Трамвай отъезжает от остановки. Вышедшие из него люди расходятся, кутаясь в воротники пальто и глядя себе под ноги. Перед самой Нордплац Вальтер тянет меня на ту сторону улицы, и мы сворачиваем на Прендельштрассе.

– Куда мы идем? Через десять минут мне надо быть в школе!

Но Вальтер упорно тянет меня в другом направлении.

– В школу сегодня не пойдешь, – уверенно говорит он. – Этот день ты проведешь в зоопарке со мной.

– Но это же смешно! А что, если из школы позвонят моим родителям? Ты же знаешь, нам нельзя видеться! Что-нибудь случилось?

Я смотрю на него, но вижу лишь полоску бледно-розовой щеки между черным шарфом и серой фетровой шляпой.

– Ш-ш-ш. Все в свое время. – Он поворачивается ко мне, и я наконец вижу искристую синеву его глаз и тут же ощущаю странную пустоту в животе.

– Если я не приду сегодня в школу, там могут что-нибудь заподозрить. Я ведь не из тех старшеклассниц, которые почти перестали ходить на уроки. Если не явится другая, никто и внимания не обратит, если я – это будет странно. И опасно, Вальтер.

Он берет меня за руку и ведет назад, туда, где мы только что переходили дорогу. Там телефонная будка.

– Заходи. Позвони в школу. Притворись, что это не ты, а твоя мама, и скажи: Герта плохо себя чувствует. В школу не придет.

– Я не смогу!

– Сможешь.

Он смотрит на меня, и я вдруг протягиваю руку к двери будки, открываю ее, вхожу. Вальтер дает мне мелочь.

С пересохшим от волнения ртом я снимаю трубку, вставляю монеты в щель и прошу телефонистку соединить меня с гимназией.

За стеклянной дверью Вальтер, сунув руки в карманы, улыбается и ободряюще кивает мне головой.

В трубке раздаются сигналы, потом щелчок, строгий женский голос произносит:

– Доброе утро, – и умолкает, ожидая моего ответа.

Я стою, уставившись в грязный пол.

– Доброе утро, – наконец говорю я неестественно низким голосом, старательно копируя ударения, которые мама ставит в конце некоторых слов. Надеюсь, на линии есть помехи. – Я звоню сказать, что моя дочь, Герта Хайнрих, плохо чувствует себя сегодня. У нее температура, и на занятия она не придет.

– Спасибо, что сообщили, фрау Хайнрих, – слышу я в трубке. – Надеемся, что она скоро поправится.

– Да, спасибо. До свидания.

Раздается щелчок: женщина на том конце положила трубку. Я тоже кладу, обомлев от собственной наглости.

– Получилось!

Хохоча, я повисаю у Вальтера на шее. Мы целое утро проведем вместе, и никто ничего не узнает. У решетки зоопарка, спрятавшись за какими-то кус та ми, мы долго, самозабвенно целуемся.

– Ты придаешь мне смелости, с тобой я делаю то, на что никогда не отважилась бы в одиночку. Я так по тебе соскучилась.

– Я тоже. Хетти, с тобой я становлюсь безрассудным. Никогда таким не был. Любовь толкает нас на безумства, верно?

Я смеюсь, мое дыхание остывает, превращаясь в облачка.

Любовь.

Он смотрит на меня, наши взгляды встречаются, в них одна и та же мысль. Попроси он меня сейчас пойти за ним на край света – и я пойду не раздумывая.

Ворота зоопарка отворяются. Вальтер покупает билеты, мы входим и, рука в руке, идем по центральной аллее.

– Я так беспокоилась, от тебя не было новостей. – Украдкой я бросаю на него взгляд.

– Но ты же сама написала, чтобы я не пытался с тобой связаться. Я был уверен, что за мной вот-вот придут. Сначала буквально носу из дома не высовывал. Мама так разозлилась, когда узнала, что я встречался с немкой. Но я не сказал ей, что это ты. Пару дней она прятала меня на чердаке. Я сидел там и трясся от страха, за себя и за тебя тоже. Ломал голову, что они с тобой сделают. Но время шло, за мной никто не приходил, и я осмелел: стал спускаться с чердака в дом, а после и выходить на улицу. Не знаю почему, но Томас, видимо, передумал доносить на нас, – продолжает Вальтер, пока мы с ним жмемся друг к другу, чтобы согреться. – В общем, через две недели я уже слонялся по здешним улицам, надеясь увидеть тебя хотя бы издали. И пару раз мне это удалось – один раз я видел, как ты шла в школу, другой – как возвращалась домой. Невыносимо было смотреть на тебя издали, не сметь подойти, заговорить, пожать тебе руку. Два месяца без тебя прошли как тоскливая вечность. Я не вытерпел и решил, что пора рискнуть.

– Я так рада, что ты это решил, Вальтер, – шепчу я. – Томас не сказал никому ни слова о нас, потому что он в меня влюбился.

– Ты гений, – говорит он и подмигивает.

– Но все равно. Нам надо быть очень осторожными.

– Это верно. – Вальтер смотрит серьезно. – Раньше мы вели себя как глупцы, теперь будем умнее. Станем встречаться в разных местах и в разное время. Лена нам поможет. Ей можно доверять. Она даже моим родителям ничего про нас не сказала. Потому что понимает: они запретят, если узнают.

– Но разве она сама не рискует? Зачем ей это?

– Не у тебя одной есть поклонники. – И он снова подмигивает мне.

Но промозглый день кажется мне еще промозглее, когда я вспоминаю слова Карла и озираюсь, проверяя, не прячется ли кто за клубами тумана вокруг.

Вдоль центральной аллеи – вольеры с птицами. В одной нахохлилась потрепанная сова, по соседству порхают из угла в угол какие-то мелкие пташки, а в третьей, самой крупной, длинноногие птицы вроде цапель стоят возле крохотного водоема, устроенного в цементном полу. Я снова нервно оглядываюсь.

– Успокойся, Хетти. Здесь никого нет. Томас про молчал, и мы можем делать что хотим, – говорит Вальтер, беря меня под руку.

Я киваю, но не могу избавиться от ощущения, что кто-то смотрит на нас из-за завесы тумана.

Молча, мы идем дальше, вглубь зоосада. Оставляем позади клетки с выдрами и североамериканскими бобрами. Людей нет, не считая редких служителей, которые разносят зверям завтрак.

За одной изгородью два огромных косматых бизона едят сено. Мы идем мимо; тропа, петляя, выводит нас к медведям-гризли: громадные животные слоняются по клетке туда-сюда, даже не замечая друг друга. Их лапы, громадные, словно обеденные тарелки, ступают бесшумно; острые влажные носы непрестанно нюхают воздух. Звери поражают меня своими размерами и статью, и мне вдруг становится жаль их: им бы сейчас в лес, на волю, а они сидят тут, взаперти.

Туман между тем начинает редеть; солнечный луч пронизывает его, насыщая клубящуюся вокруг влагу теплым янтарным светом. Может быть, Вальтер прав. Мы здесь одни, и надо наслаждаться данным нам мгновением свободы.