На страницах работ Марра, о которых сейчас идет речь, нет ни одного сталинского критического замечания, обычного «ха-ха» или грузинского – «хе» («бревно», «дерево», то есть аналогично русскому – «дубина»). Это подкрепляет предположение о том, что Сталин знакомился с указанными работами до событий 1949 – начала 1950 года. Но одно место все же и тогда покоробило вождя, отметившего текст, в котором академик жеманно покритиковал себя в третьем лице за давнюю незначительную ошибку {283} . И еще, если в «Извлечении из свано-русского словаря» Сталин дважды подчеркнул слово «дьявол», то в работе об абхазском языке он отметил одинаково звучащее для сванов, осетин и чеченцев слово Бог – «Dal» {284} . Это пока все, что можно сказать о непосредственном знакомстве Сталина с произведениями Марра до принятия решения о начале дискуссии 1950 года.

XVI съезд партии стал поворотным в судьбе Марра. Его облик запечатлевали известные фотографы, художники и скульпторы. Его именем стали называть научные и учебные заведения. После XVI съезда, как это часто случалось во все времена, а в советское особенно, аутсайдер в одночасье стал официальным лидером, полноправным вождем всей науки о языке и мышлении. Отныне и на многие годы молодых ученых – языковедов готовили почти исключительно в Институте языка и мышления АН СССР, поскольку других лингвистических центров на территории СССР практически не стало. Сразу же после съезда Марра, единственного из академиков старой формации, приняли в члены ВКП(б), а вскоре он стал членом ВЦИК. Как новоявленный научно-партийный бонза, он теперь считал необходимым ссылаться и на классиков марксизма, на Ленина и на Сталина. Но советский метод цитат и начетничества он так и не освоил. Пытался. В архиве Марра сохранилось несколько текстов, посвященных взглядам классиков марксизма-ленинизма-сталинизма на язык и мышление {285} . Какие-то из них были опубликованы, а зря – эти «работы» производят удручающее впечатление. Сделанная в свое время подсказка Луначарского на пользу не пошла. Очень скоро, по обычаю того времени, к Марру были приставлены бойкие писаки, легко справившиеся с поставленной задачей {286} . В последние годы жизни Марр пытался организовать из своих разрозненных работ, публикаций и лекций что-то более или менее целостное. Все попытки свелись к механическому соединению совершенно разноплановых текстов, повторявших много раз опубликованные фрагменты и примеры. Просматривая эти громоздкие конгломераты, трудно отделаться от ощущения, что к старости Марр начисто лишился способности работать систематически. От прежних озарений не осталось и следа.

После XVI съезда, в 1931 году, хвалебные слова Покровского в адрес коллеги были процитированы в первом издании Большой Советской энциклопедии, в разделе, посвященном «яфетической теории Марра». Этот шестьдесят пятый том БСЭ сохранился в архиве-библиотеке Сталина. Спустя почти двадцать лет, возможно, ближе к 1950 году, Сталин отметил карандашом цитату из статьи Покровского прямо на полях страницы сразу тремя вертикальными чертами, что говорило о его особо пристальном внимании к ее тексту {287} .

В 1928 году «Правду» еще редактировал Н.И. Бухарин, который через десять лет был расстрелян. Незадолго перед своим процессом Бухарин, согласовав вопрос со Сталиным, выступил застрельщиком разгрома исторической «школы Покровского». С тех пор Покровского много лет громили за гробом, посмертно. Так что в 1950 году Сталин тремя резкими карандашными чертами на странице энциклопедии символически отметил тройную «тень» ошельмованных им покойников: Бухарина, Покровского, Марра. Из них Марр был наименее значительной фигурой, ему и досталась третья, самая коротенькая карандашная отметина вождя. Однако в 1950 году Марру, его загробной тени, парадоксальным образом еще только предстояло взойти на посмертный эшафот. Так произошла достоверная третья, теперь уже посмертная «встреча» Марра с живым Сталиным.

К этому времени для семидесятилетнего Сталина уже не было ощутимой разницы между живыми и мертвыми. Он равно чувствовал себя владыкой и для этих и для тех. Живые для него, в его сознании, в большинстве своем были как бы потенциально мертвыми и поэтому обезволенными и обездушенными. И действительно, со второй половины 20-х годов все живые, то есть одушевленные, все в большей степени попадали в его полную и практически безраздельную власть. Мертвые же, напротив, были для него теперь уже вечно живыми и потому находились в одном ряду с ними, особенно враги. И если при жизни они (враги) не были ему подвластны (за что и поплатились жизнью), то после смерти они уже, безусловно, «покорялись» его воле. Уж кто-кто, а он-то отлично понимал, как зыбка и легко преодолима грань (причем в любую сторону), разделяющая в его обществе миры живых и мертвых. И это относилось не только ко всем тем, кому он пока позволял дышать, но и к четверке знаменитых покойников, его злейших врагов: к Троцкому, Зиновьеву, Каменеву, Бухарину и их оруженосцам. Все это относилось и к сотням тысяч убиенных и замученных «врагов» помельче.

Еще с довоенных времен врагов он назначал себе сам и делал это тогда, когда считал политически целесообразным. Он назначал себе врагов при удобных для себя обстоятельствах и в удобное для себя время, причем одинаково выискивал их как между мертвыми, так и между живыми. Если сейчас взглянуть на сцену любого крупного политического процесса того времени, то видно, что на каждом из них на скамье подсудимых рядом с живыми на равных правах «сидели», «свидетельствовали» и «осуждались» мертвые. Похоже, что в глазах Сталина политическая ценность врагов после их смерти только возрастала, так как мертвые «предатели» с легкостью порождали живых «шпионов», «отравителей» и «убийц». Если же по каким-то причинам знаменитые покойники не подходили на данный конкретный случай или же их просто не успели в свое время «заготовить» впрок для той или иной области политики, государственного управления, обороны, науки, культуры и т. д., то по инициативе вождя или с его санкции «изымали» какого-нибудь недавнего героя и обряжали его доселе лучезарный облик в личину давнего, но хорошо замаскировавшегося «врага». Такова, например, была посмертная судьба М.Н. Покровского или еще живого Н.И. Вавилова. Как и в случае с живыми, разоблачения покойников проходили шумно, азартно и всегда истерично. Мертвый «враг», как правило, «сам» разоблачал целое скопище живых «врагов». Так в сталинском СССР развернулся беспрецедентный процесс официального поругания мертвых. Рецидивы смертного греха надругания над мертвыми мы с легкостью обнаружим даже в нашем времени. После же Отечественной войны к смешению живого и мертвого все так привыкли, что воспитанный Сталиным пропагандистский аппарат (а за ним и весь советский народ) готов был в любую минуту ринуться травить любого покойника, на которого мог указать своим коротким перстом «любимый» вождь. Марр, хотя и не был никогда сколько-нибудь заметной политической фигурой, тогда же, в 30-х годах, благодаря Сталину стал достаточно знатным покойником в советской научной иерархии довоенного и ближайшего послевоенного времени.

Прошли годы. Ученик Марра академик Б.Б. Пиотровский вспоминал об обстоятельствах смерти своего учителя: «15 октября (1933 года. – Б.И. ) на заседании в Институте языка и мышления Н.Я. Марру стало плохо, произошло кровоизлияние в мозг, он долго лежал в больнице, а когда из нее вышел, то не тем активным и бодрым, каким был раньше…