Следует также отметить, что обе враждовавшие идеологии – советская и западная – преподносили «свой» путь развития как наилучший и единственно верный и, в более или менее жесткой форме, навязывали эту точку зрения развивающимся странам. При таком подходе географические, этнические и культурные особенности страны, которой адресовались рекомендации, отбрасывались как некая малосущественная для политической жизни «лирика».

Подчинение общественных наук идеологии было особенно сильным именно в 1950-е гг., период, когда холодная война реально грозила перерасти в «горячую». Поэтому вряд ли случаен тот факт, что именно тогда получили наибольшее хождение «простые» и «понятные», хотя в действительности односторонние и весьма далекие от истины, модели взаимосвязей между экономическим и демографическим развитием. Демографическое развитие между тем демонстрировало свою динамичность и более сложный характер связей с экономическими и социальными процессами, чем это представляли упрощенные схемы, порожденные альянсом науки и идеологии. Политическая практика, наука и идеология реагировали на это по-разному.

Реакция политиков была достаточно динамичной: и в Индии, и в КНР реальная демографическая политика довольно быстро отклонилась от идеологических схем. Идеология менялась медленнее: власти КНР вплоть до смерти Мао Дзэдуна и падения «банды четырех» предпочитали на словах подчеркивать примат «способа производства», а на деле все жестче контролировали рождаемость. Что же касается науки, то она все больше дистанцировалась от идеологии, чему в немалой степени способствовало снижение международной напряженности. Постепенное высвобождение науки из «объятий» идеологии сопровождалось переходом от универсальных к более дифференцированным объяснительным моделям.

Опыт успешного развития стран Юго-Восточной Азии показал, что западный путь не является единственно возможным вариантом динамичного развития, а конфуцианская этика способна служить основой экономических достижений не в меньшей степени, чем протестантская. Это привело к тому, что теория модернизации, на предпосылках которой базировалась «классическая» версия теории демографического перехода, подверглась существенной ревизии. Преобладающей стала точка зрения, согласно которой модернизация представляет собой процесс, имеющий существенные особенности в различных странах и регионах мира. Речь теперь шла не об одной модернизации, а о многих: «догоняющей», «коммунистической», «консервативной», советской, японской, китайской и т. д. Изменение парадигмы сказалось и на теории демографического перехода: вместо одной «классической» версии» появилось множество ответвлений, акцентирующих внимание на различных аспектах и детерминантах перехода. В конечном счете результатом «азиатской проверки» стала более дифференцированная и богатая оттенками теоретическая картина демографического развития мира.

Многие демографические особенности Латинской Америки берут начало в ее давнем прошлом. Латинская Америка,[263] общая численность населения которой составляла на середину 2006 г. 566 млн человек, включает в себя Южную Америку (378 млн человек), Центральную Америку (149 млн человек) и острова Карибского моря (39 млн человек). Корни слабой заселенности значительной части этого региона мира уходят, судя по всему, еще в доисторические времена. Согласно теории азиатского происхождения индейцев, первые жители Америки перешли в нее примерно 11,5–14 тысяч лет назад из Азии по перешейку, существовавшему на месте современного Берингова пролива. Двигаясь от Аляски на юг, они заселили и Южную Америку.[264] Тем не менее к 1500 г. на долю обеих Америк приходилось, по различным оценкам, всего от 6 до 9 % общей численности человечества.[265]

Открытие Америки европейцами в 1492 г. ознаменовало начало демографической катастрофы, в результате которой в течение следующих полутора веков погибло от болезней, непосильного труда или было убито около 90 % коренных жителей, оказавшихся на доступных европейцам территориях. Последствия этой депопуляции были преодолены в латиноамериканском регионе лишь в XIX в.[266] Но и в середине прошлого столетия Престон Джемс, автор капитального труда по географии Латинской Америки, отмечал, что «двадцать с лишним миллионов квадратных километров суши, которые расположены в Западном полушарии к югу от Соединенных Штатов, составляют примерно 19 % всей обитаемой суши земного шара; однако 130 млн человек, которые здесь проживают, составляют всего 6 % населения Земли».[267] Даже в 2005 г., по окончании периода демографического взрыва, плотность населения Аргентины (13,9 чел. на 1 км[268]), Бразилии (21,5) и Мексики (54,6) многократно уступает, например, плотности населения Китая (136,0), Индии (335,4), Нидерландов (397,6) и Бангладеш (1001,4).[269]

Вторая демографическая особенность региона – концентрация населения на относительно небольших, обычно прилегающих к океану участках территории – также ведет свое происхождение из глубины веков. Южная Америка издавна служила местом добычи сырья и производства экзотических сельскохозяйственных продуктов, предназначенных для экспорта в наиболее развитые страны мира. В колонизованной португальцами Бразилии, например, все начиналось с вырубки и отправки в Европу ценных пород красного дерева пау-бразил, от которого и произошло название страны, затем появились плантации сахарного тростника и, позднее, хлопка и кофе.[270] Подобный характер экономической деятельности вместе с общей слабой заселенностью привел к тому, что Южная Америка на протяжении веков оставалась континентом, на котором территориально небольшие и в основном примыкающие к океану зоны с относительно высокой плотностью населения были отделены друг от друга огромными малолюдными или безлюдными пространствами.