в одном месте все принялись дружно топтать и плевать на распятия на полу. Вновь зазвучала музыка, и начался сбор пожертвований, как и во время обычной мессы. Остальная часть ритуала также соответствовала обычной мессе, если не считать отсутствия колокольного звона во время Санктуса. Прислужник вновь бросил ладан на треножник. Священник громко произнес на латыни: «Hoc est corpus meum[87]» и остальную часть освящения. Когда он поднял чашу с дарами, я заметил, что гостии были черного цвета, с той же монограммой, отпечатанной на них. При вознесении чаши случилось самое страшное. В наступившей тишине змей соскользнул с колен женщины и вполз на алтарь. Там он пожрал одну из гостий и обвил кольцами остальные. Попробовав вина из чаши, он вернулся обратно. Месса продолжилась как обычно. В момент, сопоставимый с пением «Domine non sum dignus»[88], двое мужчин подхватили меня под руки так, что я не мог сопротивляться, подвели к алтарю и сняли с меня одежду. Священнику подали острый инструмент. Он дважды уколол меня, причинив острую боль: один раз под левой грудью, другой — в правую руку.

— Положи меня, как печать на сердце твое, — произнес священник, — как перстень, на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь[89].

Боль была секундной, и я увидел, что к обоим местам приложили монограмму. Меня облачили в надушенную мантию из мягкой материи, и другие прихожане начали приближаться к алтарной ограде. Все происходило в абсолютном молчании. Вино было ало, как кровь, изыскано на вкус. Выпив его, я почувствовал внезапный прилив сил. Причастившись, я ощутил то же восхитительное состояние, которое я пережил, когда мне было видение. Ваал и Астарта показались мне прекрасными; даже Молох, несмотря на ужасный вид, казался величественным и благожелательным. Вновь заиграла музыка. На этот раз ее сопровождали далекие голоса, певшие на незнакомом языке; однако теперь я понимал его. Это была литания: «О милосердный благой Боже, Спаситель человечества, Святой дух, человеколюбец, Утешитель страждущих, податель наслаждений, светоч вдохновения, обитель знания» и так далее, а собрание бормотало в ответ: «Помилуй нас».

Не могу сказать, как все кончилось. Мною овладел экстаз. Помню только, что я пришел в себя уже на улице, когда с глаз моих сняли повязку; двое мужчин вошли в дом, и экипаж умчался прочь. Я отправился домой. Но как моя походка стала такой легкой и пружинистой? Я зашел в кафе спросить дорогу, и увидел себя в зеркале — неужели это был я? Осталось лишь отдаленное сходство. Мое лицо помолодело и похорошело. Все смотрели на меня словно в удивлении. Я прошел через весь город без малейшей устали, Я боялся, что меня не узнает прислуга, но меня не только узнали, но и передали книгу, кем-то оставленную для меня. Она была прекрасно переплетена и отпечатана, с эмблемой змеи, душащей орла, и надписью «APADNO». Я заглянул внутрь. Книга была написана на том незнакомом языке, который я странным образом научился распознавать, и состояла из нескольких евангелий, повествующих об истории вселенной и о нем, низверженном. В Приложении приводился метод преобразования всех металлов в золото; а далее объяснялся способ изготовления Эликсира жизни. Первый метод, оказавшийся донельзя простым, я однажды опробовал и добился полного успеха. Другой — никогда: он ужаснул меня. На форзаце книги были начертаны красным несколько строк: «От меня ко мне. Взамен прошу лишь каждую пятницу приходить на причастие».

Так я и делал. Каждый раз повторялось то же самое. Никто не заговаривал со мной.

Наконец, однажды священник сказал мне:

— Вы должны прийти на Жертвоприношение. После этого вы станете полностью посвящены, и повязка на глазах будет уже не нужна. Приходите, — и он назвал тот же самый адрес, — за три часа до полуночи, в день летнего солнцестояния.

В указанное время я пришел к уже знакомому дому. У дверей стоял экипаж с белыми лошадьми. На стук почти сразу же появился священник. Поманив меня за собой, он, не говоря ни слова, уселся в экипаж. Лошади сразу взяли с места. Поездка была долгой, путь пролегал через просторные унылые поля, чье однообразие оживлял лишь случайный крик дикой птицы.

Наконец, экипаж встал у каких-то ворот, которые пропустили его и сразу затворились. Мы въехали на длинную аллею. Все вокруг казалось заброшенным и необитаемым. По пути экипаж вспугнул стадо задремавших овец. Над аллеей с печальным криком пролетела большая белая сова. Летучая мышь ударилась в стекло дверцы. В конце концов, мы подъехали к старинному замку, по виду необитаемому, лишь в окнах одной из верхних комнат, да на башне горел красный огонь. Дверь открыл молчаливый привратник. Поднявшись по длинной лестнице, я оказался в огромной, роскошно обставленной спальне с громадным камином, в котором пылало пламя. Воздух был тяжел от духоты и благовоний. Пол устилал мягкий, темно-красный ковер с густым, длинным ворсом. Таким же ковром, скрадывающим шаги, была покрыта и лестница. На стенах висели красные гобелены, украшенные великолепными узорами из золота и драгоценных каменьев. Над камином было изображение гибельного Молоха. В помещении была также огромная роскошная кровать и стол, на котором были разложены всевозможные сладости и расставлены графины с кипрским вином. Священник передал мне наполненный бокал. Отпив глоток, я почувствовал, как первоначальный страх отпускает меня. В комнате находилось несколько молодых красивых прислужников, а также мрачного вида мужчина, закутанный в темную мантию мага. Священник был одет в обычную сутану. Все молчали, словно ожидали кого-то. Через некоторое время дверь открылась, и похожая на ведьму старуха ввела в спальню двух детей. На спине у нее была корзина с игрушками; у детей в руках тоже были игрушки. Женщина крадущейся походкой приблизилась к священнику и прошипела:

— На этот раз я приготовила для монсеньера вкусненький кусочек.

Священник молча отдал ей деньги — довольно значительную сумму, схватив их, старуха исчезла.

Это были явно крестьянские дети, видимо, брат с сестрой, — босые, чистенькие, румяные, опрятно одетые, на вид лет десятидвенадцати. Оба миловидные; мальчик — старше и симпатичнее. То было воистину ангельское личико с небесно-голубыми глазами, обрамленное золотистыми блестящими волосами. Невинные создания выглядели очень напуганными и жались друг к дружке. Священник был сама отцовская благожелательность. При виде его дети немного успокоились и ощутили, наконец, босыми ногами мягкий ворс ковра.

— Мои бедные крошки, — произнес священник, — что вас здесь так напугало? Как мило, что вы пришли повидаться с нами в это уединенное место; кроме того, у меня есть