Генрих вскочил из-за стола и навис на Бекетом:

– Бог мой, почему ты мешаешь мне в этом?! Ты дашь разрешение! Этот брак планировался много лет, и ты прекрасно об этом знал! А ведешь себя так, чтобы показать свою власть! Я же тебя насквозь вижу.

Бекет тоже поднялся, высокий и серый, словно гранитная скала на фоне вулкана Генриха.

– Сир, я веду себя так не для того, чтобы помешать вам или доставить неудовольствие. Выдав разрешение, я нарушил бы законы. И позвольте заметить, я ожидал, что с графиней де Варенн будут обходиться со всей возможной деликатностью после того, что было сделано с ее сестрой. Мария Булонская не перестает слать мне ходатайства о расторжении ее брака на том основании, что она была монахиней и ее насильно забрали из монастыря. Сейчас разумнее всего проявить такт и соблюсти законы. К тому же мне дали понять, что и графиня де Варенн не желает предполагаемого союза по тем же самым причинам. При дворе многие озабочены.

Лицо Генриха, и без того уже малиновое, потемнело от бешенства.

– Значит, тебе «дали понять»? И кто же это дал тебе понять? Или это сама графиня де Варенн просила тебя не давать разрешения?

Бекет покачал головой:

– Нет, сир, не просила.

– Значит, это сделал кто-то другой. В моем собственном доме завелись шпионы и злоумышленники.

Генриха волной окатило муторное чувство: его предали! Обман и измена – этого он боялся больше всего, а тут – под самым его носом… И он догадывался, где источник.

– Суть остается прежней: эти двое являются кровными родственниками, и я не могу одобрить их брак, – заявил Бекет, прикрываясь, как щитом, достоинством праведника.

– Берегись, Томас, – глухим от гнева голосом произнес Генрих. – Ох берегись! Ты уже подорвал мое доброе отношение к тебе. Сделай только еще один шаг – и ты разрушишь его окончательно. Не пытайся бороться со мной, потому что я не позволю тебе победить.

* * *

Марчиза провела гребнем по волосам королевы и следом пригладила их ладонью. Заметив среди золотого блеска седую нитку, она осторожно выдернула ее.

– Еще одна? – Алиенора опечалилась. – С каждым днем все больше. Говорят, что за старение тела воздастся нам мудростью и опытом, но меня это не утешает. Было бы куда правильнее получить их сразу, до того как поседеешь.

Она втирала в руки мазь с розовым маслом. По крайней мере, они были все еще гладкими и безупречными. Тем не менее это были руки тридцатидевятилетней женщины, не девушки. Руки, которые знали тяжесть державы и скипетра, которые прикасались к терновому венцу Христа в Константинополе и скрепляли печатью судьбоносные указы. Руки, которые сжимали тело Генриха в сладостном экстазе, когда свершалось зачатие первенца, а потом обнимали ребенка, спаленного лихорадкой.

Марчиза едва успела причесать госпожу, как в покои без предупреждения ворвался Генрих. Его взгляд метал молнии. Коротким приказом Алиенора отпустила своих женщин и поднялась со стула, запахивая шелковую накидку поверх шемизы.

– Ты имеешь к этому какое-то отношение? Я знаю, это твоих рук дело! – Он швырнул на пол пергамент, который сжимал до тех пор в кулаке, и тот мятым комком подкатился к ногам Алиеноры.

– Что моих рук дело? – Она изобразила неведение, хотя сердце ее отчаянно забилось в груди.

– Ты отлично знаешь, о чем я! Томас Бекет отказался дать разрешение на брак Изабеллы де Варенн с моим братом якобы из-за их близкого родства. Да он мог бы одним движением руки позволить им пожениться, а вот уперся и не хочет этого делать. С чего бы, а? Уж не нашептал ли ему кто-то на ухо?

Алиенора не делала попыток поднять пергамент.

– Возможно, он следовал голосу совести, – предположила она. Спокойный тон ей удавалось сохранить с большим трудом. – Иногда мне кажется, что у тебя совести вообще нет.

– Клянусь Христом на кресте, госпожа королева, я не позволю тебе вмешиваться в государственные дела! Это был разумный брак, а ты расстроила его своими глупыми кознями!

– Такой же разумный, как брак Марии Булонской? – Она смотрела на супруга, высоко подняв подбородок.

– Да, такой же разумный! И хватит уже осуждать меня. Моего брата ты никогда не любила. Каждый раз, едва я собирался что-то сделать для него, ты либо отворачивалась, либо недовольно морщилась. Думаешь, я не заметил, как ты прятала Изабеллу де Варенн в своих покоях и защищала ее?

Алиенора расправила плечи и стойко встретила горящий взгляд мужа, хотя ей было очень страшно. О том, что сделано, она не сожалела и не собиралась отступать или извиняться.

Черты его лица исказились.

– Ты – женщина, которую я взял к себе в постель, которая стала матерью моих наследников. Предполагалось, что ты будешь поддерживать меня во всех начинаниях, будешь для меня надежным оплотом. А вместо этого ты чинишь препятствия на каждом шагу и потом еще удивляешься, почему я сержусь.

– А ты никогда не слушаешь то, что я тебе говорю! – выпалила Алиенора, едва дыша от переполняющего ее возмущения и отчаяния. – Ты без оглядки топчешь желания и потребности людей, думая только о себе, и потом еще удивляешься, почему вокруг тебя никого не осталось. Я не сделала ничего постыдного. Ты возвел Томаса Бекета на должность архиепископа Кентерберийского, и окончательное решение о браке принимал он. Если бы он счел соединение Изабеллы и Вильгельма возможным, то я ничего не смогла бы поделать с этим. А как королева, я обязана помогать тем, кто обращается ко мне, так же как ты обязан править страной.

Генрих сжал кулаки:

– Вот только не надо путать меня лживыми оправданиями. Я запрещаю тебе вмешиваться в мои дела и действовать у меня за спиной, ты слышишь?

– Слышу, – сказала она, и было это признанием очевидного факта, а не отступлением.

Пусть кипятится, сколько пожелает; его крики не изменят случившегося: Бекет не дал разрешения на брак, и она победила.

– Ты будешь подчиняться мне…

Алиенора молча склонила голову. Делать вид, что ты раскаялась, и раскаиваться – это не одно и то же.

Генрих притянул ее к себе и сжал ладонями ее лицо.

– …или я сломаю тебя, – добавил он, жарко дыша.

«Если я не сломаю тебя раньше», – подумала она, но позволила телу растаять в страсти Генриха.

– Как тебе будет угодно, мой господин.

Она просунула руку между их телами, чтобы погладить его, и ощутила, что он тверд, как железная булава. Генрих издал сдавленный звук, взял ее за плечи и грубо толкнул на кровать. Алиенора приняла его жадно и подгоняла, увлекала, царапала его ногтями, когда он кусал ее грудь, и обхватила ногами его торс, когда он вонзился в нее. Сколько бы любовниц Генрих ни брал, лишь она одна была тем сосудом, который порождает его наследников. Как бы ни был он силен, входя в ее тело, она забирала всю ту силу и отпускала его кротким, опустошенным. А то, что супруг мог заронить в ее чрево семя новой жизни, было вызовом и риском одновременно. В это мгновение Алиенора готова была принять и то и другое, даже если наутро придется сожалеть.