Предложение Болла было таково: он сделал или купил двадцать фальшивых испанских пистолей (двое свидетелей Ньютона в этом пункте расходились). Теперь ему нужно было избавиться от них. Он попросил Миллер сбыть эту партию одному из ее знакомых. Она пыталась сопротивляться соблазну — по крайней мере, как утверждала сама, вероятно, чтобы представить себя в лучшем свете. Она сказала Боллу, что у нее нет одежды, достаточно представительной для этой работы; Болл пообещал купить ей хорошую одежду. Она сказала, что знает только одного человека, которого могло бы заинтересовать такое предложение; Болл ответил, что готов рискнуть. Она дважды вставала и собиралась уйти из "Короны и скипетра". Оба раза Болл звал ее назад. Наконец она сдалась.

Позже в тот день Миллер принесла две фальшивые монеты в дом в Смитфилде, где находился мясной рынок и где в предыдущем столетии казнили фальшивомонетчиков. Она показала свои пистоли госпоже Сейкер (также известной как Шейкер), оставила один как залог и назначила встречу с Боллом в соседней таверне на следующий день. Приехали оба — и Болл, и Миллер. Сейкер уже ждала их. Болл пытался дистанцироваться от преступления и препоручил бумажный кошелек с фальшивыми монетами Миллер. Та послушно передала его Сейкер, которая оказалась подсадной уткой. Ее муж и еще несколько человек ворвались в таверну, отобрали фальшивые пистоли и схватили Болла и Миллер.[308]

Болл, который сделал первую ошибку, наняв Миллер, усугубил катастрофическую ситуацию, решив использовать ее в качестве посыльной. Когда стало казаться, что ее могут освободить, он поручил ей "пойти к некоему г-ну Уитфилду и попросить, чтобы тот взял его … на поруки". Он сказал Миллер, что "заготовки для подделки испанских пистолей были отлиты … в доме Уитфилда". Надо было срочно избавиться от инструментов для чеканки, прежде чем "станет еще хуже". Это была улика, на основании которой можно было повесить обоих мужчин, но Миллер отказала Боллу, сказав ему, что уже слишком поздно и Уитфилд ничего не успеет сделать. Так оно и было. Мэри Миллер была хорошо известна Исааку Ньютону.[309] Она уже предала Уитфилда — по крайней мере, женщина, названная "близкой подругой" Уитфилда, обвинила ее в этом. Через день-два Уитфилд оказался соседом Болла по переполненной камере Ньюгейта.

Болл и Уитфилд были вне себя от ярости. Они пробыли в тюрьме больше месяца. К середине августа у Болла лопнуло терпение, и он сказал своему другу: "Будь проклята моя кровь, я был бы уже на свободе, если б не он", подразумевая Ньютона. Уитфилд согласился: человек, наказавший их, "негодяй, и, если король Яков когда-нибудь вернется, то он застрелит его" — измена за изменой, сначала подделка королевских монет, а теперь — якобитские мечты о свержении короля Вильгельма. Болл радостно приветствовал это двойное предательство: "Будь я проклят, если я сам с ним не расправлюсь — хотя я еще не знаком с ним, я найду его".

Но в этой тесной камере был по крайней мере один человек, который подслушивал. С тех пор как Ньютон принялся за эту работу, кто-нибудь всегда подслушивал. На сей раз это был некто Бонд. Сэмюель Бонд.

Бонд был chyrugeon — хирургом; он был родом из Дерби, а теперь жил в Глассхаус-Ярде в Блэкфрайерсе. Его арестовали за долги, и у него была прекрасная память на разговоры. Его показания завершили дело против фальшивомонетчиков. Вдобавок к угрозам в адрес смотрителя Бонд слышал, как эти двое планировали отказаться от своих показаний и как описывали золочение фальшивых монет. Он сообщил, что, по их словам, это обходилось не больше чем в шесть или семь пенсов [310] за монету.

Все шло по плану: фальшивомонетчики и предатели сами подписывали себе приговор. Ньютон устроил все так, что он или те, кого он убедил или заставил служить своими глазами, ушами — и провокаторами, имели возможность ловить их на болтовне. Болл и Уитфилд, раздувшиеся от бахвальства и обложенные со всех сторон, являли собой подтверждение — изящное, как любое геометрическое доказательство, — того, что связываться с Ньютоном было смертельно опасно.

В то время как болтливые дураки вроде Болла и Уитфилда не приносили Ньютону особых хлопот, Уильям Чалонер представлял собой большую проблему, причем совершенно иного рода. Он был значительно более честолюбив, чем обычные наивные оптимисты, противостоявшие Ньютону. "Он презирал мелкое мошенничество, направленное на отдельных людей", стремясь вместо этого "обмануть целое королевство",[311] как с толикой гордости выразился его биограф. Хотя авторы жизнеописаний преступников обычно склонны преувеличивать масштабы их личности, Чалонер и вправду стремился играть по-крупному — и в отличие от любого другого фальшивомонетчика на пути у Ньютона он умел просчитывать свои действия на много шагов вперед. Схема, которую Чалонер привел в движение весной 1697 года, стала возможна благодаря тем действиям, которые он совершал в предыдущие три года, чтобы получить некоторую власть над самим Монетным двором.

Чалонер, как и Ньютон, понимал, что подделывание неизбежно связано с предательством. Фальшивомонетчик, вынужденный обращаться к другим, чтобы дать ход своим изделиям, знал, что некоторые из его союзников могут быть арестованы, а затем попытаются спасти собственные шкуры. Чалонер уже догадался, что единственно верный способ пустить монеты на рынок, не передавая их кому-либо открыто, — делать это изнутри Монетного двора.

Он уже пытался проникнуть внутрь этого волшебного круга, но Ньютон не поддался на его уловку. Его следующая попытка внедриться была подготовлена лучше. В феврале 1697 года Чалонер предстал перед специальной комиссией Палаты общин, проверявшей сообщения о злоупотреблениях на Монетном дворе. Он представил комиссии казавшийся неопровержимым перечень ошибок Монетного двора, а также предложил собственные способы их устранения. Прежде всего, он утверждал, что чиновники Монетного двора были неспособны обнаружить подделку или даже сами принимали участие в обрезке монет, происходившей прямо перед ними на поточной линии. Чалонер сказал парламентским следователям, а затем повторил в краткой брошюре, что служащие, занимавшие руководящие посты на Монетном дворе, имели столь узкую специализацию, что не могли выявить мошенничество в работе друг друга. "Ни один из упомянутых чиновников, руководящих рабочими, — писал он, — не знает ни того, сделал ли пробирных дел мастер слиток соответствующим стандартам", ни того, "действительно ли плавильщик придал слитку форму и упругость, пригодную для отпечатка" (для штамповки на поверхностях монет), и так далее, вплоть до того, что, как заявил Чалонер, "теперь все занятые в этом деле работают более всего для своей собственной выгоды".