извещал меня, что он намерен защитить свои капиталовложения в шхуну и в меня, лично сопровождая «Счастливое Дерзание» на наиболее опасных участках пути между Берджо и Монреалем.

Даже мысль об этом преисполнила меня ужасом. Шансы выжить у нас и так, Бог свидетель, были минимальными. Клэр и Альберт разделяли мои опасения и дали ясно понять, что минута, когда Джек поднимется на борт, станет минутой, когда они сойдут на берег.

К тому времени, когда мы поднялись на борт «Счастливого Дерзания» первого августа, моя вера в успех нашего предприятия была очень и очень подорвана. То, что два месяца назад представлялось приятной морской прогулкой, заключением которой будет посещение Всемирной выставки, теперь мерещилось испытанием, из которого вряд ли хоть кто-то из нас выйдет целым и невредимым. Мне оставалась только надежда, что погода, омерзительная с конца мая, останется такой до октября, обеспечив мне полузаконный предлог продолжать уютно стоять на причале в мессерской бухте, пока эта идиотская затея не будет забыта. Учитывая характер, присущий погоде на юго-восточном побережье, я, почувствовав, что ничем не рискую, объявил публично, что мы отплывем в первый же ясный день.

В среду, второго августа, солнце взошло в ясном небе. Впервые за три недели туман полностью рассеялся, хотя пелена, постоянно прописанная у юго-восточного побережья, все еще висела в нескольких милях дальше в море. В семь ноль-ноль, когда я, полный дурных предчувствий, высунул голову из люка (тщетно надеясь увидеть низкие тучи, гонимые штормовым ветром), то узрел по меньшей мере пятьдесят человек всех возрастов, расположившихся на холмах вокруг мессерской бухты.

Ньюфаундлендцы Южного берега, как правило, не демонстративны. И зрители, почти окружившие бухту, вели себя спокойно и тихо. Тем не менее я всей кожей ощущал их взгляды и чувствовал: они чего-то ждут! Клэр встала на трапе рядом со мной и, быстро оглядевшись, сказала:

— Ну, полагаю, придется отплыть. Нельзя же разочаровать публику.

— Да, — сказал я. — Ну, что же, видимо, придется. Но, по-моему, следует проверить болты крепления двигателя еще раз… ну, и я должен проложить курс по карте… и вообще мне следует пойти с Альбертом на берег прогуляться… когда еще ему представится случай… и…

Я все это сделал и еще много чего, но без толку. Ветер не переменился. Туман не надвинулся, чтобы надежно скрыть мой зеленый ужас. Терпеливые зрители на берегу не разошлись заняться собственными делами.

В четырнадцать ноль-ноль я тайком отхлебнул из бутылки, которую держу под рукой в машинном отделении, плеснул капелюшку за борт (вознеся про себя прочувствованную молитву) и попытался включить двигатель. Подлюга заработал сразу же. И не оставил мне предлогов тянуть время.

— Ну ладно! — пронзительным фальцетом закричал я своей команде. — Швартовы отдать!

Клэр прорысила вперед, сняла бридель с буксирных кнехтов и сбросила его за борт. Я поставил скорость. Двигатель загрохотал, большой винт вздыбил огромный водяной бугор под кормой. «Счастливое Дерзание» двинулась в путь. Люди на берегу повскакали на ноги, те, кто помоложе, принялись махать нам вслед. Фрэнк Харви на краю своего помоста протрубил в раковину жутковатый туш.

Тридцать секунд я испытывал восторг, который охватывает всякого моряка, даже самого робкого, когда он наконец избавляется от пуповины, связывавшей его с сушей.

На тридцать первой секунде — адский толчок! Он сбросил Альберта с носа в воду. Он чуть не переломал мне голени о комингс кокпита. Он шмякнул Клэр о грот-мачту. И он разом остановил «Счастливое Дерзание».

Двигатель заглох, и мы стали частью исполненного неподвижности табло, какой-то всеобщей, беззвучной, вневременной парализованности. Будто невидимая гигантская рука протянулась и остановила нас. Впрочем, была это не рука, а упоминавшаяся выше пуповина.

Наша постоянная стоянка была рассчитана на то, чтобы удерживать на месте океанский лайнер в ураган. Тысячефунтовый бетонный блок, погруженный в донный ил, был соединен со швартовной бочкой массивной цепью. К бочке был присоединен бриндель из нейлонового троса трехдюймового диаметра. А я совсем забыл, что нейлон всплывает на поверхность, и повел «Счастливое Дерзание» прямо через плавающий бриндель. Винт зацепил его и намотал на гребной вал. Туго намотал.

Сим Спенсер, мой самый близкий друг на Берджо, погреб к нам в своей плоскодонке. Вместе мы перевесились через борт плоскодонки и уставились вниз, на черный канат, обвивший вал, будто боа-констриктор. Сим покачал головой.

— Придется отцепить бочку и поднять шхуну на слип, шкипер, — сказал он скорбно.

Еще полчаса назад мне показалось бы, что слаще этих слов я в жизни не слышал. Но не теперь. Возможно, из-за стыда и ярости, а быть может, из-за чего-то более глубокого, чего-то, что даже самые робкие моряки порой удостаиваются чести ощутить, — из-за осознания, что ни один живой, а не выдуманный моряк никогда по-настоящему не избавляется от страха, он только осваивается с ним.

— Разрази меня гром, если я на это пойду! — заорал я, разделся, зажал в зубах нож в ножнах и нырнул за борт.

Возможно, это не покажется чем-то особенным, но на зрителей мой поступок подействовал, как удар электрического тока. Они там не умеют плавать. Какой смысл постигать это искусство, раз море вокруг редко нагревается выше трех-четырех градусов, а такую температуру воды человек способен выдерживать лишь несколько минут. Увидев, как я погрузился в чем мать родила в царство этого холода, зрители решили, что я уже не вынырну.

Так чуть было и не произошло. От шока у меня перехватило дыхание. Я всплыл, и по-настоящему перепугавшийся Сим втащил меня в лодку, умоляя больше этого не делать.

Поскольку все тело у меня успело онеметь, второе погружение такого шока уже не вызвало: я добрался до винта и принялся кромсать толстый трос, и тут ко мне присоединился Альберт. Он отпихнул меня носом и начал грызть трос зубами. Я вынырнул и был снова втащен в лодку. И готов был сдаться, но тут Клэр перегнулась через корму «Счастливого Дерзания», а в руке у нее был полный стакан рома.

— Если уж ты решил покончить с собой, — сказала они нежно, — так хотя бы умри счастливым.

Я нырял еще три раза, прежде чем трос удалось разрезать. Альберт нырял минимум вдвое больше, и кто покончил с тросом, я или он, так и останется неизвестным. Он пес скромный и никогда свои заслуги не выпячивает.

«Счастливое Дерзание» высвободилась — и быстро дрейфовала теперь к острову Мессерс, до которого оставалось каких-то пятьдесят ярдов. Не тратя времени на одевание, я прыгнул к двигателю, завел его и поставил задний ход. Ничего не произошло, мы продолжали приближаться к скалам. Пробежав на