Теперь шестеро человек прочесали ее точно частым гребнем. И ничего нового не обнаружили. В отчаянии они сменили все пробки. И тогда мы во второй раз спустили ее на воду.

Вечер она простояла у пристани — и не потекла. Это требовалось отметить, но мы поторопились. В полночь, прощаясь с нами, Ральф Пино случайно заглянул в трюм моей шхунки. Думаю, его яростный рев был слышен по всему Кейп-Бретону. Трюм был полон. Вода уже просачивалась сквозь настил машинного отделения.

Мы включили электрические насосы и легли спать.

Уфом Ральф вернулся на борт.

— Еще раз вытаскивать эту тра-та-та, тра-та-та посудину смысла нет, — заявил он нам. — Для нее осталась только одна надежда. Одна-единственная. Видите илистую отмель в том конце бухты? Да? Ну так поставьте свой двигатель на «полный назад» и загоните эту вашу тра-та-та корзинку на отмель, да покрепче!

— И оставить ее там, до «Экспо» добираться поездом? — спросил я с надеждой.

— Нет уж, сэр! У меня тут вы ее не оставите! Когда она засядет, двигатель пусть работает. Пусть винт взболтает весь ил, какой сможет. Оставайтесь там шесть часов, а тогда мы вас стащим оттуда… и поглядим.

Я не собирался спорить с Ральфом — у него был вид человека, доведенного до исступления. Покорно я выполнил его указания. Мы задним ходом загнали «Счастливое Дерзание» на отмель, и там она провела весь день, работая винтом и мало-помалу уходя задом в мягкий ил, точно копающая гнездо черепаха.

Под вечер в гавань вошла невероятно элегантная яхта, затмив все остальные. Звалась она (нет, я не сочиняю!) «Патрицианка». На ее команде и владельце были свитера с этим названием, вышитым золотыми буквами. Прибыла она из Огайо, и было ясно по ее поведению, что она чувствует себя среди простонародья. Маневрируя, чтобы подойти к пристани, она приблизилась к нам, и ее дородный владелец (язык не поворачивается назвать его шкипером) окликнул меня и снисходительно спросил, не взять ли меня на буксир.

Нет, спасибо, ответил я. И объяснил, что моя шхуна стоит на отмели, потому что меня это устраивает. Я спросил его, доводилось ли ему слышать, что женщины Огайо накладывают на лицо косметические маски из целебной грязи? Когда он кивнул, я объяснил, что мы в Новой Шотландии таким же способом обрабатываем наши шхуны — чтобы придать им стройности. А затем я заметил, что он персонально мог бы извлечь пользу из такой процедуры. Когда он затем подошел к причалу, получилось это у него как-то неуклюже, но возможно, что-то отвлекало его мысли.

После обеда мы стащили «Счастливое Дерзание» с ее илистого ложа и подвели назад к пристани. Фред и Ральф оставались с нами до ночи, то и дело заглядывая в трюм. И — чудо из чудес! — она не протекла! Ни тогда, ни ночью, ни на следующий день.

— Она ил в себя всосала, — объяснил Ральф. — Все свои поры им забила. И уж теперь не протечет, как бы ни старалась… то есть пока не вымоет из себя ил. Ну а тогда постарайтесь найти другую илистую отмель, да побыстрее!

Глава двадцатая

Привет, «Экспо»!

Август уже почти перевалил за половину, когда «Счастливое Дерзание» была наконец готова выйти в море. К этому времени мы уже досыта насмотрелись на яхты богачей. Хотя, конечно, в Беддеке были не только они. Проклятие раззолоченной флотилии отчасти компенсировалось присутствием нескольких настоящих моряков. Доктор Пол Шелдон из Нью-Йорка, разменявший тогда восьмой десяток, каждый год огибал Ньюфаундленд на своем крепком старом шлюпе, а иногда добирался и до Лабрадора. Или Боб Крапп, построивший точную копию знаменитой «Спрей» капитана Джошуа Слокума, а затем сплававший на ней до Вест-Индии и назад. И еще Рори, ирландец гинеколог, собиравшийся пересечь Атлантический океан на своей яхте, чтобы на несколько месяцев забыть о женских горестях.

Беддок был не так уж плох, когда подбиралась приятная компания, но мы с Клэр тревожно поглядывали на календарь и спрашивали себя, не оборвется ли и это плавание вдалеке от намеченной цели? Время мчалось, а мы оставались на месте.

Беддок мы покинули двенадцатого в полдень, миновали призрачную нереальность цепи озер Бра-д’Ор, через канал Сент-Питерс вышли в пролив Леннокса, который отделяет островок Иль-Мадам от собственно Кейп-Бретона, и повернули на запад.

В давние времена Иль-Мадам заселили франкоязычные акадцы[19], и с Кейп-Бретоном его соединяет дамба со старинным разводным мостом для прохода судов. Разводится мост с помощью одной конской силы. А коняга проживает на Иль-Мадам, и это акадский коняга. Современный мир с его спешкой и суетой ему очень не по вкусу.

Про конягу мне рассказал Пол Шелдон и предупредил, что понукать его ни в коем случае нельзя. «Будьте с ним обходительны, — сказал Пол, — и запаситесь терпением».

Мы последовали совету Пола. Выйдя на траверз фермы, где проживал коняга (находилась она в миле к востоку от моста), мы подали три коротких сигнала нашей туманной сиреной и встали на якорь, а Клэр принялась готовить обед. Был чудесный солнечный день, мы сидели, подремывая, за бутылкой вина и иногда поглядывали в сторону фермы.

Когда мы просигналили, коняги не было дома — он помогал свозить урожай с поля соседней фермы, однако часа в три он явился и неторопливо побрел к мосту. И был уже на полпути туда, когда его двуногий партнер, номинальный смотритель моста, вышел из дома и зашагал за ним.

В этот момент с востока донесся нарастающий рев, и несколько минут спустя появилась большая яхта с мощными двигателями, приближаясь со скоростью в двадцать узлов. Она прошла мимо нас, не сбавляя хода, и поднятые ею буруны не только расплескали мое вино, но всколыхнули во мне волну ярости. Мой словесный залп в ее корму был заглушен тремя долгими завываниями ее клаксонов. Она желала, чтобы мост перед ней развели, и развели НЕМЕДЛЕННО! Она не сбросила скорости, и во мне вспыхнула надежда, что она врежется в мостовые опоры и пойдет ко дну. Однако в последний миг она дала задний ход, взметывая фонтаны брызг и извергая голубые клубы выхлопных газов. Под рев двигателей она пятилась, заполняя разводной пролет, явно бесясь из-за задержки.

Клэр как раз собиралась поднять якорь, когда на сцене появился этот левиафан.

— Забудь про якорь! — крикнул я ей. — Смотри на лошадь!

Коняга остановился как вкопанный ярдах в трехстах от моста. Прижимая уши, он следил за истерикой суперяхты, а потом