спокоен. И вспомнил вдруг, как говорила Юля, ледяным голосом без малейшей интонации. – Вякнешь еще хоть одно слово, и я тебя просто зарою. Даже если меня посадят, насрать. Потому что твое согласие тогда уже не понадобится. Поняла?

Видимо, вот так, без воплей, предельно спокойно, мне удалось донести до нее, что я не шучу. Издав какой-то противный булькающий звук, Лариса спросила, что нужно написать.

- В свободной форме. Что ты, такая-то, не возражаешь против проведения операции по пересадке донорского сердца твоей дочери Полине Морозовой. Заверяешь у нотариуса и отдаешь моему отцу.

- То есть… подожди, ты что, в Швейцарии? А как же суд?

Если бы я сказал все, что крутилось на языке, на телефоне не хватило бы баланса. Поэтому говорить вслух не стал.

- Прилечу, - соврал я без зазрения совести. – Но согласие нужно срочно. Пока я здесь.

Затем я позвонил отцу.

- Вот оно что, - вздохнул он, выслушав меня. – Все понял. Как только принесет, сразу через курьерскую отправлю. Подожди, надо еще выписку банковскую. И справку, что не стоит в очереди. Справку я сделаю, не вопрос. Напрягу Виталю.

Виталя, сосед отца, занимал какой-то важный пост в городском комитете по здравоохранению, поэтому любые медицинские документы действительно проблемы не составляли. С банком как раз обстояло сложнее.

- Выписку ты оттуда не получишь, - отец словно услышал мои мысли. – То есть можешь, но электронная, боюсь, не пойдет. Вот что сделаем. Я напишу что-то типа гарантийного письма на оплату и приложу свою выписку.

- Спасибо, пап, - у меня защипало в носу.

- Подожди, вот еще что. Хер с ним, с разводом, пусть адвокат тянет сколько сможет. Тут другое. С Полиной кто-то должен жить в Цюрихе, постоянно. Если сердце найдется, время пойдет на часы.

- Я с ней могу там пробыть только два месяца. Потом придется возвращаться, Шенген продлевать.

- Дим, там, может, надо будет ждать год-два, а то и больше. У Полины медицинская виза, ее можно продлить на месте. А тебе долгосрочную никто не даст. Я поговорю с Петром, может, они согласятся временно перебраться в Цюрих. Или Рита будет там с ней жить. На худой конец, можно меняться.

- Хорошо, пап, спасибо тебе большое. С теть Ритой я сам поговорю. В любом случае их надо поставить в известность.

- Ладно, Димка, обнимаю. Держитесь. Полечку поцелуй от меня.

Теперь оставалось самое тяжелое. Рассказать обо всем Полине. Выложить все как есть – когда она и так нестабильна? Но и врать тоже нельзя.

- Папуль, со мной что-то не так? – я вошел, и она подалась навстречу. – Что тебе сказали?

- Солнце… - я сел рядом, взял ее за руку. – Пожалуйста, постарайся не волноваться.

- Хорошее начало, - бледно улыбнулась она. – Я уже волнуюсь.

- Как только тебе станет получше, поедем в Цюрих на обследование.

- Пересадка? – догадалась она. – Я помню, об этом говорили еще дома, но…

- Но дома можно было ждать до морковкина заговенья. Здесь, надеюсь, будет быстрее. Послушай, Поль…

- Подожди, пап, - она упрямо помотала головой. – Давай я. Это опасно, да?

- Да, - чуть помедлив, кивнул я. – Опасно.

- Я могу умереть? Во время операции?

- Да. Но…

- Но без операции умру точно?

- М-может быть.

- Папа! – она сердито сверкнула глазами. – Перестань. Я хочу знать правду. Мне не пять лет.

- Хорошо, - я наклонился и поцеловал ее. – Да. Ты можешь умереть в любой момент. Тебе становится хуже. Не только сейчас – вообще. Я не знаю, сколько ты проживешь без пересадки. Никто не знает. Но вряд ли долго.

- Я так и думала. А с пересадкой? Если все пройдет удачно?

- Этого тоже никто не знает. В среднем после нее живут десять лет. Кто-то больше. Кто-то меньше.

- Десять лет… - повторила Полина. – Мало. Но это лучше, чем в любой момент, правда? И его еще надо дождаться, сердца?

- Да, - я с трудом сглотнул твердый комок. – Давай думать о том, что мы дождемся. И что все пройдет удачно. Нужно верить в это, понимаешь?

- Конечно, пап. Я знаю. Если думать о плохом, то и будет плохо. А если о хорошем – будет хорошо.

Следующая неделя куда-то делась. Я проводил все время в центре, только один раз заехал к родителям Ларисы. Они приняли новость без лишнего кудахтанья, за что я был им крайне признателен. Тетя Рита сказала, что будет жить в Цюрихе столько, сколько понадобится.

Полине стало лучше, нам разрешили выходить в сад на прогулку, благо погода радовала теплыми ясными днями. Мы потихоньку гуляли по дорожкам, сидели на скамейке, разговаривали обо всем на свете, словно наверстывая упущенное и - но об этом не хотелось думать! - пытаясь сделать запас на будущее.

В пятницу курьер привез все нужные документы. Отдав их переводчику, я только после этого вспомнил о суде и позвонил Олегу.

- Я как раз собирался вам звонить, - сказал он. – Все в порядке, перенесли на две недели. Кстати, возможно, вам будет интересно. Супруга ваша явилась одна. А когда я спросил, где ее юрист, гавкнула, что это не мое дело. Мне стало любопытно, и я позвонил Климовой.

Юля

- Добрый день, Юлия Павловна, Колесников беспокоит.

Он был, как всегда предельно вежлив и корректен. Никаких отрицательных эмоций по отношению к нему я не испытывала. Впрочем, и положительных тоже, но расценивала как грамотного профессионала и вполне приличного человека. Мы играли в одной лиге, хотя на поле сталкивались нечасто, потому что я чаще делила имущество, а он детей. Те несколько сетов, когда мы все же столкнулись, окончились в мою пользу. С Морозовым у него был шанс размочить счет, однако не вышло.

- Добрый, Олег Николаевич.

- Простите за любопытство. Морозова сегодня в суде была одна, а когда я спросил, почему, отправила по известному адресу.

- И вы решили выяснить у меня?

Вообще-то стоило отправить его туда же. Хамить без причины было не в моих привычках, но я ведь могла донести, что не обязана перед ним отчитываться, как-то иначе. Я с этим делом закончила и не хотела иметь больше ничего общего. Но, с другой стороны, мы наверняка еще не раз пересечемся, к чему портить отношения с коллегой?