— Ах ты, дубина!.. — с надрывом воскликнул Согрич и, забыв о верхней одежде, метнулся к выходу. — Подними заслон, придурок! — крикнул он с порога. — Снижай сильфозабор!

Скреп тряхнуло, вибрация было пошла на убыль, но тотчас резко возросла. Снаружи слышались неразборчивые голоса. Сударый торопливо допил чай.

— Никак плохо дело? — тихо спросил у него Переплет.

Оптограф старательно изобразил успокаивающую улыбку:

— Эти разумные — профессионалы, думаю, они справлялись и не с такими ситуациями. Кстати, ты напрасно не попробовал варе-энье-э…

Он захлебнулся словами, потому что скреп ухнул вниз, потом, кажется, вверх и немного вбок, а потом вообще непонятно куда. Сорвав полог, в шатер не столько вошел, сколько влетел, с трудом удерживаясь на ногах, Согрич. Метнувшись к сундуку, он рывком распахнул крышку, сбросив разложенные на ней карты и хрустальную сферу, для которой, впрочем, падение на мягкий ворс ковра закончилось вполне благополучно, и выхватил из особой секции глиняный кувшин с какой-то яркой надписью. Горлышко кувшина было залито воском, на котором виднелась светящаяся печать, — лесин сорвал ее, дернув шнур.

Из горлышка тотчас повалил багрово искрящийся дым, но дальнейшего Сударый уже не видел: удар бросил его вперед, он перелетел через очаг, упал на что-то мягкое, а потом у него потемнело в глазах. Он слышал какой-то грохот, звон, стук, треск, а перед глазами вертелась мутная тьма.

Потом вдруг все успокоилось, и стало так тихо, так приятно и так неподвижно, что Сударый, наверное, не встал бы, если бы не сообразил, что лежит, уткнувшись лицом в снег. Он выпрямился, пошатываясь.

Голубоватый сумрак уже окутывал заснеженный лес, но пока что отчетливо были видны раскиданные по поляне ковры, еще минуту назад входившие в скреп, и бесформенная масса шатра. Около нее, потирая затылок, стоял Согрич, по-прежнему в одном свитере, шароварах и унтах. Чуть поодаль лежал, раскинувшись крестом, Варган.

Рядом с Сударым на диво аккуратно были сложены различные предметы из шатра. На сундуке сидел, нахохлившись, Переплет и ошеломленно рассматривал пустую чашку из-под чая, которую почему-то так и не выпустил из рук. Пол-лица у него было залито кровью. У Сударого подкосились ноги.

— Переплет, что с тобой? Эй, мой домовой ранен! Переплет, ты меня слышишь?

— Слышу, Непеняй Зазеркальевич. Вы не волнуйтесь, я целехонек. А, это? Это варенье.

Сударый вздохнул с облегчением:

— Фуф, а я-то уж бог весть что подумал. Значит, все в порядке.

— Вот чем-чем, а порядком я это не назвал бы, — заметил домовой.

— Все живы — значит, все хорошо.

Заслуживает внимания, что по большому счету ни Переплет, ни Сударый не были напуганы. Оптограф испугаться просто не успел, а домовой уже так устал бояться, что прекращение полета, хотя бы даже и аварийное, подействовало на него успокаивающе.

Непеняй Зазеркальевич глубоко вдохнул чистый морозный воздух и спросил:

— Ну и как варенье?

Переплет секунду непонимающе смотрел на него, а потом захохотал:

— Да ничего так!

Между тем ткань шатра вспучилась и опала — из-под нее выбрался и воспарил над поляной джинн с золотыми браслетами на запястьях, с кольцами в ушах, в овчинной безрукавке и шапке-ушанке. В руках он держал хрустальную сферу.

— Здорово, Согрич! — бодро крикнул он, подлетел к вещам, бережно положил сферу на подушечку и спросил: — Ну как, цел?

— Твоими стараниями, Искрюгай, — ответил лесин. — Здравствуй. И спасибо тебе большое.

— Это моя работа, — отмахнулся джинн. — Э, ты, кажется, шишку набил? Дай снегу приложу. — Он зачерпнул пригоршню снега, сжал в руке и склонился над Согричем. — Ну не куксись, не маленький!

Лесин смирился и позволил себя «полечить».

— Значит, так, — докладывал между делом Искрюгай. — Много сделать я не успел, уж извини, вон там отложил все, что уцелело. Навигацкая справа в порядке, а вот со скрепом хуже: в левом носовом ковре прореха — это когда дерево задели, суком пропороло. Тут я бессилен. Очаг раскололся, саламандры разбежались и погасли в снегах, но одну я успел поймать. Припасы все всмятку. Аптечка тоже, но она пока, кажется, без надобности. Дальше что… А, один сторожевичок тоже сбежал, футляр у него треснул, но остальные целы.

— Все, хватит, — сказал лесин, отстраняя темно-багровую руку.

— Только ты смотри, если вдруг почувствуешь, что голова кружится, лучше полежи, — сказал джинн. — И старайся поменьше волноваться, ладно? Я быстро обернусь.

— Хорошо, хорошо.

— Может, шатер поставить, дровишек набрать? — предложил Искрюгай.

— Спасибо, это мы сами. А то скучно будет подмогу ждать.

— Смотри, пока я в полной силе, может, все-таки сделать что-нибудь? Ай-вай, забыл… Минуточку.

Он снова взвился и втянулся под шатер, а спустя несколько секунд появился опять с ворохом верхней одежды.

— Вот твой тулуп, Согрич, вот твоя шапка. Ты почему сам не вспомнил, простыть решил? Вон у вас тут холодрыга какая…

— Спасибо, Искрюгай, я бы и сам мог. Больше ничего не надо, отдай одежду пассажирам и лети наших звать.

— Точно ничего? — не унимался Искрюгай, передавая тулупы Сударому и Переплету. — Ты подумай, а то ведь я на полет все силы израсходую.

— Ну если ты настаиваешь… Подтащи-ка ко мне вон того типа. — Согрич указал на Варгана. — Прямо за шкирку его, за шкирку, не стесняйся, это приказ старшего. Вот тут поставь. Так, теперь сдвинь ему шапку, чтобы ухо открыть…

Полулюд, до сих пор убедительно изображавший глубокий обморок, задергал ногами.

— Согрич, ну что ты сразу…

— Спасибо, — не слушая его, кивнул лесин Искрюгаю. — Можно отпускать.

Как только джинн отпустил Варгана, Согрич без замаха, но со страшной силой влепил напарнику такую оплеуху, что тот покатился по снегу. Искрюгай вежливо отвел взгляд.

— Ну, значит, я полетел?

— Да. Ах, постой, чуть не забыл: пассажиры-то целы, вижу, а поклажа их?

Искрюгай закусил губу:

— Да как сказать…

— Понятно, не продолжай. Да не переживай так, ясно ведь, что ничего нельзя было сделать.

— Да, конечно! — закивал джинн. — Вы, сударь, уж извините, если что не так, — обратился он к Сударому. — Не успел я, слишком быстро все падало… Там у вас что-то звякнуло в коробочке, вы бы проверили…

Сударый оглянулся на свой багаж, сложенный рядом с вещами ковролетчиков, и понял, что речь о кофре с пластинами. Больше биться нечему: световые кристаллы слишком твердые, а призматический объектив он перед транспортировкой выкрутил и спрятал в нагрудный карман.

— Нет смысла проверять, — ответил он. — Если хоть одна пластина уцелела, я ее рискую засветить. Хотя, по-видимому, мы не успеваем вернуться к сроку, так что уже нет никакой разницы, разбиты они или нет.