– У нее есть это умение, разве не замечала? Оно всегда у нее было, с самого детства. Умение заставлять других делать вещи за нее. Получать то, что она хочет. Говорить то, что она хочет, чтобы ты сказал.

Я пожала плечами. Это было правдой, ну и что с того?

– Ты не сможешь ее остановить. Даже если будешь стараться изо всех сил.

Я посмотрела на Пита, хотела одними губами прошептать ему: «На помощь!», чтобы он спас меня от нее, но он был слишком поглощен своим пивом.

– Я должна была быть рядом с тобой, Хлоя, – говорила моя мать. – Не оставлять тебя с ней. Прости меня.

Она уже и раньше говорила мне подобные вещи, просила прощения за то, что оставила меня одну: так было каждый раз, когда она трезвела и приходила повидаться со мной. Неважно, что я отвечала ей. Я могла напевать, заткнув пальцами уши, могла понюхать лук, чтобы заплакать. Все это было так непостоянно. Вечным могло считаться лишь то, что говорила мне Руби.

Но в тот момент я поняла, что, несмотря ни на что, не злилась на нее. Может, другая бы девочка и злилась на такую мать, как она, но Воробей не знала, что мне не нужна мать – у меня была Руби. Мое сердце принадлежало ей.

– Сколько ты уже выпила? – спросила я. – Будешь ли ты помнить это завтра утром? Я имею в виду наш разговор?

– Я помню все, – четко и осторожно произнесла она, как будто хотела, чтобы эти слова уложились в моем сознании. – Все, Хлоя. Каждую мелочь.

Стоило ей сказать это, как в темной комнате стало еще темнее. Я была уверена в том, что именно это она и хотела донести до меня. Ни сожаления, ни любовь, ни то, какой властной могла быть Руби, – нет. Она понимала, что я видела, и хотела, чтобы я знала об этом.

Из всех жителей городка – в том числе и Лондон – она была единственной, кто все понимал.

– Ты помнишь… – начала я, в любой момент ожидая сообщения от Руби, которая попытается заставить меня замолчать, ожидая, что кто-нибудь попросить меня предъявить удостоверение личности, что у Пита закончится пиво. Я ждала любой преграды, но ничего не произошло. – Ты помнишь ту коробку, которую отправила мне в Пенсильванию, когда я переехала к папе?

Она мрачно кивнула.

– Перья рассыпались по всему полу.

Мать ждала. Она знала, что я собиралась сказать.

– И тот некролог. Из газеты городка через реку. Ты помнишь, как отправила и его?

Пелена на ее бледных глазах была непроницаемой и оставалась на месте, сколько бы раз она ни моргала. Как запотевшее лобовое стекло, которое не очистят даже дворники. И, глядя в эти глаза, я думала, что она понятия не имела, о чем я говорю. Она никак не могла знать.

Но мать сказала:

– Бедная девочка. Бедные ее родители.

Нет, она точно знала, о чем я говорила.

– Я же сказала тебе, я помню все, даже то, что не хочу помнить. Я помню, что было прежде, помню, что стало потом, и помню, когда все изменилось. И теперь ты дома.

Меня словно обожгло огнем. Пальцы словно кололи раскаленные иголки, по телу пробегали волны жара.

– Но… как? – спросила я и понизила голос: – Больше никто не помнит.

– Она разрешает мне. Она всегда разрешает мне помнить.

Наша мать рассказала больше, чем я даже могла предположить, и потому что этого хотела Руби. Но представьте пьяницу, известную на весь городок тем, что она отключается в супермаркете и отсыпается после запоев в городской тюрьме – никто никогда бы не поверил в то, что она говорит. Представьте себе, как, должно быть, ее сводило с ума это проклятье помнить все. Руби поступила ужасно жестоко. Но я считала, что наша мать заслужила это.

– Знаешь что? – вдруг сказала она. – Тебе не стоило сюда приходить. Не надо было мне просить тебя об этом. Не надо мне было подходить к машине… – Мать встала. – Тебе пора.

И тут, как по мановению волшебной палочки, раздалось жужжание. Как будто мотылек решил укрыться здесь от дождя и теперь взбирался по моей ноге и колотил своими крыльями по моим джинсам, чтобы я выпустила его. Но это был мой телефон, установленный в режим вибрации. Это было сообщение от Руби – сестра отправила его только что, в эту самую минуту, чтобы показать мне: она знала, где я находилась. И с кем.

Но в самом сообщении не было ни слова об этом.

Мы уезжали от Джоны? Видимо, разговор у них не сложился.

Я смотрела на нашу мать, первого человека, от которого мы съехали, забрав все свои вещи. Руби тогда было семнадцать, мне одиннадцать с половиной, и мы решили, что лучше будем жить в своем бардаке, чем делить бардак с ней.

Я ответила на сообщение:

Задержав дыхание, я прочитала ее ответ:

Это из-за меня все случилось, только из-за меня, но тогда я еще об этом не знала.

Все началось, когда я окунула в воду палец. Когда сделала то, чего Руби просила меня делать. И дальше больше: мальчишки, поездка за город, встреча с матерью, которая была последней, с кем бы Руби хотела, чтобы я разговаривала… все эти поступки исходили из моей кожи, словно лихорадочный жар, когда я вышла из машины Пита прямо в ее объятия. Мне даже не нужно было говорить, что что-то не так – она и так знала. Только раньше Руби это чувствовала, а теперь знала наверняка.

Но она была не единственной.

Кое-что еще тоже знало.

Я опустила глаза. Грязь, густая и мутная, коричнево-зеленая, перемешанная с ветками, листьями и мусором, медленно ползла к моим лодыжкам. Водохранилище каким-то образом пробралось сюда. Оно запустило свои пальцы на гравийную подъездную дорожку и грязный задний двор. Вода поднялась местами высотой не больше десяти дюймов, но их хватило, чтобы затопить землю и стянуть обувь. Даже на веранде была вода.

Руби вытащила меня на высокий камень, один из немногих оставшихся от тропинки, протянувшейся от подъездной дорожки к парадному крыльцу. Мы стояли вместе на этом высоком камне, прижавшись друг к другу, как будто слившись в одну фигуру, только она была выше и смуглее и на ней были высокие рыбацкие сапоги. Я же была просто собой.

– Оно поднимается, – сказала сестра. – Я понятия не имею почему, но оно поднимается.

– Да, но дождь уже закончился. Может, уровень воды скоро опустится?

– Может. А может, нам придется делать лодку.

Я посмотрела назад, на подъездную дорожку, где разворачивался Пит. Она только что была лишь скользкой от грязи, но по ней еще можно было передвигаться, а теперь огромные лужи воды затапливали и ее. Вода наступала, пробивая себе дорогу. Пит ругался и пинал увязшие шины. Водохранилище вышло из берегов, но как оно поднялось сюда – на вершину холма – через шоссе, забор и бетонные преграды?