— Если вы сунулись в это дело, то должны знать, что Иннокентий отказался от претензий ко мне!

— Отказался, — согласился Наполеонов.

— Тогда чего вам надо?

— Да вот интересно, Анатолий Стригунов тоже откажется от претензий к вам?

— От каких претензий?! — Юлия так сильно схватилась за спинку кресла, что костяшки ее пальцев побелели.

— Возможно, он не оценил предоставленной вами ему возможности полетать.

— Замолчите! Вы все лжете! Вы не имеете права запугивать меня! Убирайтесь вон! — закричала она и, перестав контролировать себя, схватила стоящую на столике вазу с цветами и запустила ее в следователя.

Наполеонов легко отклонился, и ваза попала в стоящее у стены зеркало. Стеклянные брызги усыпали ковер.

— Народная примета не советует бить зеркала, — усмехнулся Наполеонов и направился к выходу.

— Вы куда?

— Оставляю ваш негостеприимный дом. Советую не покидать город.

— Вы!

Наполеонов, закрыв за собой дверь, окончание произнесенной ему в спину тирады не услышал. Не больно-то и хотелось.

В дом к Волгиной Шура приехал поздно, солнце уже начинало клониться к закату. Из ворот как раз выходила Клавдия Ивановна Рукавишникова, которая приходила к Волгиной один-два раза в неделю, чтобы навести в доме идеальную чистоту.

— Здравствуйте, Шурочка, — обрадовалась она Наполеонову.

— Здравствуйте, Клавдия Ивановна, что-то вы сегодня поздно.

— Да я на минуточку забегала, спросить, можно ли нам завтра с утра с Ксюшкой за грушами прийти. Мирослава давно говорила, чтобы собрали. Вот я и надумала варенье сварить.

— Варенье — это хорошее дело, — искренне одобрил Наполеонов.

— Мирослава с Морисом в беседке, — сказала Рукавишникова.

— Отдыхают от трудов праведных?

— Нет, в шахматы играют. Ну, я побежала, хорошего вам вечера.

— Счастливо.

Друзей Шура действительно нашел в беседке. Первым еще на подходе Наполеонова заметил Дон и коротко мяукнул.

— Сражаетесь, стратеги? — вместо приветствия спросил Шура.

Мирослава только рукой махнула. Морис улыбнулся. Волгина еще минуты две сидела, склонившись над доской, потом нехотя признала ничью, поняв, что эту партию выиграть у Миндаугаса не представляется возможным.

— Ужинать будешь? — спросил Морис.

— Он еще спрашивает! — фыркнула Мирослава.

— Буду, — хмуро подтвердил Шура. Настроение у него было не ахти, но это еще не повод, чтобы отказываться от еды.

После ужина он коротко изложил факты и рассказал о своем визите к Юлии Лопыревой.

— Значит, расстроена, — задумчиво произнесла Мирослава.

— Даже слишком. И скорее всего, тем, что Стригунов жив.

— Думаешь, он выкарабкается?

— Врачи гарантии не дают.

Они помолчали.

— Все сходится, — вздохнул Шура.

— Обыск когда думаешь делать?

— Сроки подпирают, хоть и жаль Степаниду Матвеевну.

— Может, ее в больницу, а обыск при сестре провести? — осторожно спросил Морис.

— Она от больницы наотрез отказалась.

— Тогда ничего не попишешь.

Шура кивнул и уставился на опустевшую чайную чашку.

— Тебе еще налить чаю?

— Что? — очнулся он от своих мыслей.

— Чаю еще?

— Нет, спасибо.

С утра пораньше к Наполеонову заскочил Ринат Ахметов.

— Можно? — спросил он, постучав и заглянув в кабинет.

— Заходи, — сказал Шура, — ты по делу или чаю попить?

— По делу, хотя и от чая не откажусь.

— У меня сегодня с мятой, — сказал Наполеонов, достал чашки и налил в них чай из термоса.

— Хорошо пахнет, — одобрил Ринат.

Они сели друг против друга.

— Тут такое дело, — проговорил оперативник, — мы несколько раз наведывались к соседям Ставрова, но дом еще не до конца заселен, и я решил поболтаться во дворе.

— Ну и?

— Познакомился с двумя милыми мамочками на детской площадке, послушал воспоминания заслуженного работника культуры из дома напротив. Никто из них Стригунова на фото не узнал. И тут мчится прямо на меня бульдог. Я даже заподозрил его в недобрых намерениях. А следом за ним несется молодящаяся дама лет шестидесяти с гаком, солидной комплекции, в развевающемся красном плаще и в алой широкополой шляпе. Бежит и кричит на ходу: — Молодой человек, чего это вы всем под нос какую-то фотографию тычете, а к нам с Пусей не подходите?!

Шура хихикнул.

— Я сообразил, что Пуся — это бульдог, который, оказывается, любит общаться: он усердно трепал мои брюки, а я вяло отбрыкивался, — продолжил Ринат.

— Пуся, девочка моя, нельзя, — сказала дама и представилась: — Вера Сергеевна Туземцева. Я тоже назвал себя и фото ей протянул.

— И что? — спросил Наполеонов, наполняя опустевшие чашки новой порцией чая.

— А то, что дама как заверещит: — Я хорошо запомнила этого шалопая! Он наступил на ногу моей Пусе! И даже не извинился! А его безумный взор просто стоит у меня перед глазами!

— И когда это было?

— В то самое время. Как объяснила Вера Сергеевна, у Пуси живот расстроился, и им пришлось долго находиться во дворе. Вера Сергеевна видела, как из квартиры Ставрова вышли двое мужчин, потом они ушли. Она спустилась во двор со своей Пусей, а минут через десять в подъезд вошел Стригунов, и через некоторое время оттуда выскочил, наступив при этом на бульдога, который любит общаться и бросается всем под ноги.

— А твоя свидетельница уверена, что это был Стригунов? Ведь уже было темно, — задумчиво произнес Наполеонов.

— Уверена. Там освещение хорошее. А Вера Сергеевна всегда бегает за своей Пусей, и ей удалось близко увидеть мужчину, который отдавил лапу ее сокровищу.

— Она готова его опознать?

— Не только готова, а просто рвется в бой.

— Отлично. Но пока свидетельницу придержим. Я еду к Стригуновым. Вот ордер на обыск. Ты со мной, захватим Незовибатько, Славина и Залесскую.

— Вот только я одного не пойму, — приостановился Наполеонов.

— Чего?

— Почему бульдог не тяпнул Стригунова?

— Хозяйка объяснила, что ее девочка очень деликатная.

Наполеонов хмыкнул: — Деликатный бульдог, девочка, впрочем, — он вспомнил бульдога Белозерских, почему-то тяжело вздохнул и проговорил: — Ладно, пошли.